При первичном медицинском осмотре было отмечено возбужденное состояние; больной неправильно ориентировался в месте и времени; память как на текущие, так и на прошлые события расстроена; высказывал бредовые идеи преследования (хотели убить и подорвать, неправильно вели работы по спасению и т. д.).
Шахтер испытывал страх, опасался людей, просил оградить его от преследователей. Расстройства памяти в течение пяти дней постепенно исчезли. Стойким, не поддающимся коррекции, оставался параноидный синдром.
Больной, 38 лет, происходил из обычной шахтерской семьи; рос здоровым ребенком, перенесенных заболеваний не помнит, всегда был общительным. Производственная характеристика весьма положительная. По поводу происшедшего с ним несчастья, рассказал следующее: определив опасность в смысле возможного обрушения породы, он вывел людей в безопасное место, сам выйти не успел, произошел обвал. Во время обвала успел прыгнуть в нишу в верхней части лавы. Самыми тяжелыми были первые трое суток, когда испытывал тягостное чувство жажды и голода, сухость во рту и жжение во всем теле. Чтобы облегчить это чувство, снял одежду. Мучительно остро воспринимал доносившиеся до него шорохи и звуки; «ударами» казалось даже тиканье часов, которые он, не выдержав, разбил. Не спал. Отчетливо вспоминает, как приблизительно к концу третьих суток кто-то заговорил в стене справа и слева; «голоса» были преимущественно мужские, незнакомые. Они вели оживленную беседу о нем, обсуждали его положение, спорили между собой. В спор включался знакомый голос Владимира Г., который вместе с компанией незнакомых горноспасателей давал распоряжения, направленные не на спасение, а на его прямую гибель. Приказывал не откапывать, а применять газы, «душить», «подорвать». Честные горноспасатели возражали, говорили, что «спасение шахтера — дело чести спасателей». Но с ними тут же «расправлялись»: слышал как они вскрикивали и падали. Голоса шумели, бранились, грозили, что если откопают, то немедленно отрубят голову или разрубят на куски. Больной утверждал, что слышал разговоры о себе ясно, «как в рупор», что был постоянно посвещен в «ход событий» и следил за ними, «не переводя дыхания». Этим объяснил и то, почему он укрылся в нише, когда выход был уже расчищен. Жажда и голод с момента появления голосов уже не беспокоили. Все время был начеку, весь полон внимания, боялся пропустить хотя бы одно слово из «заговора» против него. Неустанно работала мысль, как спастись от преследователей, избежать неминуемой расправы.
С первого дня поступления в клинику психиатрии поведение больного правильное, он общителен, приветлив. Настроение несколько приподнятое, в ответах многословен. О тягостных ощущениях во время пребывания в обвалившейся шахте не вспоминает, почти не говорит об обстоятельствах, тому предшествовавших. Полон переживаний, связанных с неправильным толкованием создавшейся ситуации. Уверен, что спасен вообще не был, что «обнаружился» только в силу «движения пород». Укрытие в нише объяснил нежеланием сдаться в руки врагу, нежеланием быть зарубленным. Опасения и страхи свои подтверждал заявлениями «голосов». Каждый раз примерно с одними и теми же подробностями и доводами доказывал наличие против него «заговора», «преступного оставления» его без помощи, просил принять меры для наказания «врагов». Объяснить причины «заговора» против него не мог, так же как и «появление» на шахте некоего Владимира Г., с которым десять лет назад был в недружелюбных отношениях. Вне высказываний, касающихся непосредственно психотравмирующей ситуации, рассуждал трезво, правильно оценивал все происходящее вокруг. Не считая себя больным, подчеркивал, что если врач находит нужным проводить лечение, он возражать не будет. Иногда иронизировал, говоря, что «излечение» придет не от медицины, а от следственных органов, которые найдут виновников. В отделении был дисциплинирован, выполнял режим и все лечебные назначения. После лечения наступило полное выздоровление.
У больного было острое начало, хотя и не с момента катастрофы, а со времени потери надежды на благополучный исход, на спасение (последние три—четыре дня). Тяжелая психогения, переработка личностью сложившейся «безнадежности» ситуации, соединилась с соматогеннией (истощение организма вследствие обезвоживания и голодания). В картине болезни не отмечено выраженных затемнений сознания или гиперкинетических реакций, либо иных истерических расстройств. У больного при ясном сознании возникли слуховые галлюцинации и бредовые идеи преследования; он с аффективным напряжением следил за борьбой «врагов» и «друзей», отвлекался, уходил от мысли о неизбежной мучительной смерти, жил последние дни в мире галлюцинаций.