Достоевский увидел новые отношения, но он не увидел, не мог, может быть, увидеть нового качества в человеческом составе русского общества, нового характера — купца, подрядчика, фабриканта, хищного, безжалостного, жадного и невежественного. В жизнь ворвалось нечто новое, это Достоевский ощутил и увидел, но ведь русские люди, казалось ему, остались такими же, какими были, да ведь иначе и быть не могло, они не могли измениться, с чего же им измениться? Значит, это новое внесли и вносят какие-то другие люди, не русские. И Достоевский увидел этих людей. То были евреи — это они, чуждые любви к патриархальному русскому строю, без привязанности к земле, гонимые одной лишь жаждой наживы, враждебно-равнодушные к трудящемуся народу, внесли в Россию новые отношения. И Достоевский увидел черты их характера, он заклеймил их черствость, деловитость, безжалостность. Он всматривался в этот образ еврея-дельца, он возненавидел его — но лишь одного не понял он, что глядя на еврея-торговца, на еврея-подрядчика, на еврея-посредника, он смотрел лишь в зеркало, в котором видел миллионоликий образ новой русской буржуазии, стихийно рождавшейся в тысячах и десятках тысяч русских деревень и заштатных городков, в губернских и уездных городах, в столице и на дальних хуторах.
Так было на протяжении всей истории еврейства. Испанская средневековая инквизиция, сжигая евреев на кострах, не понимала, что она видит в евреях, как в зеркале, свою собственную нетерпимость, свои темные предрассудки, свою жестокую ортодоксальность, что, сжигая евреев, она пытается бороться с теми пороками, которые вызрели и живут в ее собственной груди. Когда русские реакционные мыслители видели в евреях источник революционной заразы, они не понимали, не хотели, а может быть, и не могли понять, что они лишь смотрят в зеркало, в котором отражается общественная жизнь всей России, стихийно рождавшей революцию на тысячах своих фабрик, заводов, рудников, в своих университетах и казармах.
Так было на протяжении всей истории еврейства. Евреи были зеркалом, в котором отражались все общественные процессы, все болезни, все изменения, которым подвержены общественные уклады, идеологические системы, государственный строй.
Евреи, живущие в какой бы то ни было стране, естественно участвовали в ее жизни, евреям не чужды все пороки и все недостатки, которыми наделен народ, живущий в том или ином государстве, они такие же люди, как и те, что от века живут на том или ином месте земного шара. Евреи, в силу своей внутренней подвижности, легко включаются в те движения, какие совершает общество, в них характере отражаются достоинства и недостатки, и темные стороны общества, в котором они живут. Они участвуют и в революциях, и в контрреволюциях, они среди буржуазии, среди рабочих, среди интеллигенции. Они внутренне ассимилируются, внешне сохраняя особенности своей расы. Они вовлекаются в те общественные движения и экономические перестройки, которым подвергнуто общество, включившее их. Идейный антисемитизм не может, не хочет понять этого.
Можно сказать так: «Скажи мне, в чем ты обвиняешь евреев, и я тебе скажу, в чем ты сам виноват».
Это относится не только к обществу, но и к отдельным людям.
Я часто наблюдал, как трусливые тыловики обвиняли евреев в том, что они не хотят воевать. Но мне не пришлось слышать этих обвинений от людей, объединенных братством переднего края.
Я часто наблюдал, как люди непроизводительных профессий обвиняют евреев в том, что они не хотят работать на фабриках. Но я не слышал этих обвинений от тех, кто сами работают на фабрике.
Здесь пора вернуться к германскому национал-социализму. Законы оказались едины и общи, антисемитизм верен себе во все времена.
В чем нацизм обвинил евреев?
В десятках смертных грехов. Но парадоксальная, удивительная вещь — рисуя характеры евреев, наделив их чертами фанатичного расизма, жаждой власти над миром, жаждой обратить в рабство все человечество, торжествовать над ним и править им по своему произволу, национал-социализм фатально повторил то, что делали до него антисемиты всех времен, — рисуя еврейский народ, они рисовали самих себя, они наделили евреев своими собственными чертами, своими собственными пороками и преступными намерениями, которые зрели в их собственной груди.
Гроссман В. Украина без евреев. «ВЕК», Рига, 1990, № 4.
И.Б. Гасанов. Национальные стереотипы и «образ врага»
Имеющее за спиной не одну тысячу лет истории, громадный опыт невзгод и удач, побед и поражений человечество продолжает учиться на собственных ошибках. Выходит, верно, что история учит тому, что она ничему не учит. Или, как говорил один мудрый политик, история доказывает, что человечество необучаемо.
Является ли в таком случае вопрос одного из великих представителей нынешнего века о том, «дойдет ли человечество до совершенства», предметом хотя бы просто разговора? Горы книг, статей написано только нашими современниками, не говоря о предшественниках, на тему важности общечеловеческих ценностей, о том, как важен мир на земле, что все люди — братья; какие только призывы не звучали и звучат ежедневно и ежечасно к спасению человечества; мы не устаем повторять, что наша планета в опасности, что венец природы, человек, довел себя до грани самоуничтожения. И что же в результате?
В результате Гитлеры продолжают приходить к власти, мира на земле не было и нет, смертоносных веществ на душу населения выпадает чуть ли не больше, чем еды, большая часть человечества страдает от недоедания, когда его меньшая, называющая себя цивилизованной, часть продолжает самозабвенно трудиться и бездумно тратить ценнейшие ресурсы, которых не так уж и много даже для нынешнего поколения, и собственную одну-единственную жизнь на изобретение более совершенных орудий уничтожения, забывая о том, что никогда не нужно спрашивать — «по ком звонит колокол», потому что каждый раз «он звонит по тебе», что нет и не может быть орудий уничтожения, в каждом случае и любое смертоносное орудие есть орудие самоуничтожения, даже если тебе удалось сохранить себя физически, даже если ты решил, что проливаемые кровь и слезы не твои, что заглушены не твои песни и горит не твой дом.
И где та «искра», из которой «возгорелось пламя»?
Почему homo sapiens, может быть, при определенных обстоятельствах с большой буквы homo sapiens, гордящийся именно тем, что он разумен (хотя как можно гордиться тем, что далеко не твоя заслуга), не может скинуть с себя, со своей души груз ненависти к себе подобным, но чем-то отличающимся, к тому, что его окружает и чем он время от времени восхищается, благодаря чему он существует?
Где мы упустили то, что нас объединяло с природой (и упустили так давно, что не помним — что же это было), что нас оторвало от земли, что лишило нас души?
Где корни тех предрассудков, которые ослепляют нас, лишают нас возможности видеть друг в друге, независимо от цвета кожи, языка, выбранного бога, звучания имени, национальности и многого другого, прежде всего, людей?
Ведь казалось бы, что может мешать людям жить рядом и мирно, особенно тем, кто, во-первых, так жил в течение веков, а во-вторых, не имеет альтернативы жить иначе. Вряд ли какой-либо народ сегодня, только из-за того, что с соседом не повезло, сорвется всем миром с родного и обжитого места, оставит свои дома, поля, сады, кладбища, одним словом, биографию, и переселится на другое место. Да и переселиться некуда. Наверняка это ясно всем сторонам, тонущим сегодня в межнациональных распрях.
Тогда чем объяснить то, что творится между народами, большими и малыми нациями? На сегодня в мире насчитывается больше 60 длительных — только длительных (!) — конфликтов. Хотя причины этих конфликтов разные, — в сущности эти причины можно свести к одной: кажущаяся или действительная несправедливость, — по своей природе они весьма схожи.
При исследовании национальных стереотипов, которые не только могут выступать в качестве серьезных психологических барьеров в процессе межнационального общения, но и сыграть существенную роль как в разрешении, так и в эскалации межнациональных конфликтов, одной из важнейших задач является изучение аффективных характеристик этих социально-психологических явлений. Национальный стереотип как разновидность социального стереотипа с точки зрения его структуры и функций близок к социальной установке, что предполагает выделение в его структуре компонентов, аналогичных структурным компонентам установки.