Что ж, ему следовало догадаться об этом ещё по названию диссертации. Оно не сулило ничего хорошего и уж точно ен могло иметь отношение только к проклятийной теории. Действительно, она провела очень широкий анализ психологии проклятий и их действенности, вот только имела ли право на подобные эксперименты?
Ответ был логичен: если б Элеанор не была дочерью самой госпожи проректора, то она не рискнула бы провернуть подобное. Но привычная безнаказанность, вероятно, впиталась с материнским молоком. Она даже не задумалась о том, что может быть наказана, а когда обстоятельства сложились так, что появилась возможность кое-что испытать, Элеанор ухватилась за неё мёртвой хваткой, как это столь хорошо обычно делала её мать.
Может быть, следовало посочувствовать профессору Куоки, когда его так нагло подмяли и отобрали всю реальную власть. Вероятно, он тоже противился этому, равно как противился однажды решениям своего сына, и всё это, как обычно, было зря.
— Ничего плохого не произошло, — наконец-то промолвила Элеанор. — Никому не был причинен вред. Физически никто не понёс никакого ущерба. Да и, к тому же, моя защита прошла достаточно рано для того, чтобы были совершены какие-то непоправимые действия.
— Да, однако, — кивнул Сагрон. — Куда уж раньше… а ты, Лантон, когда ты это узнал? Дай угадаю, примерно три двадцатки назад? Когда ещё вы столь бурно выясняли отношения на кафедре, что туда было опасно пускать других людей?
Ролан, в отличие от своей подопечной, покраснел. Может быть, ему и неприятно было оказаться замешанным в подобном деле, но Сагрон отказывался подбирать выражения.
— Что, нет? — он прищурился. — Или да?
— Да, — кивнул Лантон. — Да, ты прав, я тогда узнал правду. Но ничего страшного бы не случилось, если б мы продолжили научный эксперимент…
— Вы могли предупредить её, если на меня так уж наплевать.
— Это повредило бы чистоте эксперимента, — вперив взгляд в пол, ответил Ролан.
— Теперь я даже не удивлён тем, что ты прятался от меня по углам, — безэмоционально ответил Сагрон.
Подобное опустошение — и горькое чувство предательства, — он испытывал, наверное, когда впервые получил серьёзный откат от заклинания и потерял друга. Меньше надо было пить; он запомнил тот смешной, почти детский урок практически на всю жизнь — и до сих пор чувствовал себя виноватым перед Ирвином. Вон, и волосы так и не вернули свой естественный цвет; для всех остальных он придумал сказочку о том, что напоролся на какое-то заклинание и пересыпал в него энергии, а для себя — навеки запечатал реальность и закрыл её на замок, навесил на него самый большой подсознательный ключ, который только смог сыскать, и старался не вспоминать.
Но то, что случилось между ним и Ирвином, касалось только их двоих, было глупой юношеской размолвкой, за которую друг друга давно уже пора было простить. Тогда Ирвин сгоряча, как любой талантливый боевой маг, ещё не научившийся себя контролировать, швырнул своё проклятие о предательстве, а вернулось оно только сейчас. Что ж, ограничительное условие было выполнено; Сагрон мог чувствовать себя свободным.
Окончательно свободным.
Но тогда в это не вмешали постороннего человека. А в этот раз Котэсса, сыгравшая главную роль в чужой пьесе, даже не догадывалась о собственном актёрском предназначении.
— Если вы скажете хотя бы слово ей, — протянул Сагрон почти с удовольствием, чувствуя, как перекатывается на языке угроза, — то о том, насколько любопытные эксперименты на людях проводила аспирантка Элеанор, может узнать больше людей, чем стоит. И даже научное звание окажется под угрозой. Котэсса не должна ничего слышать об этой защите. Ничего!
— Но почему? — неуверенно спросил Ролан. Элеанор только склонила голову в согласном кивке и вновь расправила плечи и гордо вскинула голову. — Почему ты не хочешь, чтобы она знала правду? Ведь в ней нет ничего страшного!
— А это уже не твоё дело. Ты, помнится, терпеть не мог, когда я вспоминал об Ирвине? — Сагрон повернулся было к двери, но оглянулся на Ролана и договорил. — Так вот, не хотелось бы мне этого говорить, но он бы себе никогда такого не позволил.
Он слышал, как просипел что-то неслышно Ролан, но пропустил все его извинения мимо ушей. В конце концов, это не имело уже значения.
Никакого.
Глава 23
Новогодняя пятидневка всегда приходила внезапно. Тэсса помнила, как ещё в далёком-далёком детстве любила эти дни — вся страна отправлялась по домам, и все до единого наслаждались тем самым смутным, едва-едва ощутимым в воздухе привкусом чуда. Близилась последняя ночь в году, дарившая обычно непередаваемое счастье, неизвестное для тех, кто не привык к системе догоняющих друг друга будничных двадцаток. Эти пять дней, не считающихся в общий цикл, вылетающие из трёхсотшестидесятидневного круговорота, вседа выделялись на общем фоне.