— Родители! Сколько тебе лет, дитя моё? Тебе исполнился двадцать один год, ты хороша, ты прелестна — а мне известно, что тебя вполне могут насильно выдать за какого-нибудь глупца замуж! Я сама из глубинки, едва-едва сбежала, — Ойтко тяжело вздохнула, — и ни на секунду не пожалела, что проработала тогда в университете всё лето. Между прочим, встретила своего будущего возлюбленного. А кого можно встретить в деревне? Неужели тебе хочется доить коз и коров, заниматься пастушьими делами, когда можно помочь родному университету? Ты талантливая девочка, зачем тебе к родителям!
— Повидать их впервые за год…
— Хорошие родители, которых стоит повидать, приехали бы сами! — отрезала Литория. — И если ты хочешь, чтобы моё мнение о тебе не испортилось, должна закончить работу, раз уж всё равно вызвалась её выполнять.
Котэсса пробовала было возразить, что она сама ни на что не вызывалась, что всё это — вина одного-единственного человека, что самым наглым образом обманул её, но кто бы стал слушать какую-то там студентку?
Поэтому, вытащив ручку, сотворённую, между прочим, самостоятельно, потому что на покупку у Котэссы ни за что не хватило бы денег, она поспешно заполняла одно дело за другим, справедливо полагая, что чем быстрее справится с работой, тем скорее сможет всё-таки отправиться домой. Лучше ночевать непонятно где одиннадцать ночей, чем двенадцать — и этим прекрасным принципом нынче планировала воспользоваться Тэсса.
…На десятом деле первой только группы у неё явственно заныла рука. Казалось, сейчас запястье вот-вот расколется на несколько частей — ручка скользила уже неуверенно по привычно ровным и понятным строкам, почерк нагло портился, а перед глазами буквы принялись танцевать.
Одна из букв напоминала Сагрона — такая же гордовитая, с таким же отвратительным характером. Котэссе хотелось зачеркнуть её, зарисовать чернилами, чтобы никогда-никогда больше не видеть за всю свою жизнь ничего подобного, но она знала, что не получится. Увы, но дикая и бездумная пляска этих невообразимо тупых, пустых слов, обозначающих заковыристые названия предметов, вызывала у неё страшное желание изорвать каждое личное дело, что она уже успела заполнить.
Голова как-то странно кружилась. Вчера Котэсса не плакала, разумеется, когда тётка выставила её за дверь — но ночевала-то она на улице, неужели заболела? Подхватить сейчас какую-нибудь заразу — хуже и не придумаешь! От этого у неё не появится какое-нибудь удачное и удобное жильё, а вот проблем станет только в разы больше. Куда тогда деваться? Где поселиться? У кого попросить приют?
Мысленно перебирая всех друзей и однокурсников, что жили в столице, Котэсса продолжила писать. Но с девушками в их группе она ведь почти не контактировала, а единственная знакомая с собственной квартирой, двумя курсами старше, уже магистр, недавно вышла замуж и уж точно не пустила бы себе под крышу никого юного и привлекательнее обезьяны.
— Как идут дела, Тэсси?
Она подпрыгнула на месте. В последний раз подобным образом столь нагло её имя сокращал только покойный дедушка, но ему-то как раз подобное позволялось, ведь он был родным и любимым человеком. Сейчас же мягкий мужской голос в условиях серого затхлого кабинета не сулил ничего хорошего.
— Кто вам дал право так ко мне обращаться? — возмутилась Котэсса, оборачиваясь и узрев-таки Сагрона, замершего по привычке у неё за спиной.
— А почему нет? Почему нельзя? — полюбопытствовал мужчина, устраиваясь поудобнее на свободном стуле, стоявшем прямо рядом с нею.
— У вас отпуск.
— Отнюдь! — возразил он. — Никакого отпуска у меня нет, когда юная леди оказалась в плену бесконечных бумаг…
Котэсса вздохнула. Бесконечные бумаги были не самым отвратительным в её жизни, если бы, конечно, не повлекли за собой целую гору других неприятностей. Но делиться подобными новостями с Сагроном она, разумеется, не планировала — и сейчас смотрела ан него до того спокойно и уравновешенно, что если б не подрагивающий от нервного напряжения глаз, можно было подумать, что с девушкой за всю жизнь не случалось ну совершенно ничего плохого, а день этот вообще был одним из лучших.
— Я не думал, что Литория аж так увлечётся своей работой, что поручит тебе всё это, — отметил Дэрри.
— Разве вас это волнует?
Сагрон тяжело вздохнул. Перед Котэссой ровненькими стопочками лежали личные дела всех студентов факультета — с первого по шестой, выпускной для магистратуры, курс. Учитывая то, что в среднем каждый год их факультет — ФБМИЗ, — выпускал больше двухсот студентов, работы здесь могло хватить не на две недели, а на целое лето.