— Ну, — аспирантка закатила глаза, — не такое уж и несчастье. Мно-огие о таком только и мечтают — о том, чтобы Сагрон достался именно им. Не я, — Элеанор улыбнулась, — но я была изначально предупреждена мамой. Правда, ведь твои поцелуи уже однажды ему помогли? Поможет и всё остальное. Ну… Не стоит, если честно, пусть помучается — заслужил, — но я думаю, что ты не должна мёрзнуть, сидя на лавке. В крайнем случае, — она оглянулась в поисках какого-нибудь клочка бумаги, — можешь прийти к нам домой. Ты нравишься маме, она будет не против, пока отец в командировке. Вот если вернётся, то лучше не надо. Не то чтобы мать тогда возражала или ревновала, но папа может позволить себе лишнее.
Котэсса отрицательно покачала головой. Между глупыми язвительными выражениями Сагрона и посягательствами со стороны отца Элеанор она выбирала всё-таки первое. По крайней мере, для этого не приходилось разбивать никому сердце, семью и жизнь, а ещё — под прикрытием проклятия можно было и улизнуть.
Супруг Хелены Ольи, конечно, был не самым примерным мужчиной на свете, и почему госпожа профессор, при её-то статусе, доселе терпела своего мужа, никто не знал. Но — терпела, да, и никто не собирался вмешиваться в слаженный строй их семьи, разве что по незнанию.
— В общем, — продолжила Элеанор, — увидишь, Сагрон от тебя не отступится. Я не советую быть с ним ласковой и милостивой, это да, но, пожалуйста, не делай ничего себе в ущерб.
— Я и не собиралась, — хмуро ответила Котэсса.
— Сколько ночей ты уже провела на улице?
Девушка промолчала. Элеанор обладала пресловутым напором своей матушки, умела убеждать — а самое главное, наводила ряд замечательнейших аргументов.
— И вообще, у тебя же повышенная, — возмутилась она, когда наконец-то библиотекарь приняла и её книги, ласково покивав проректорской дочери. — Почему торчишь на улице и ждёшь общежития? Ты не напоминаешь мне девушку, что так легко и просто рассталась бы со всеми своими деньгами ради ненужного платья или каких-то гулянок!
— Родителям отправила, — Котэсса надеялась, что в её голосе не было ни единой нотки горечи, но, судя по тому, как нахмурилась Элеанор, трудно не понять, что происходило в её семье. — Они болеют…
— Ленью? — девушка скрестила руки на груди и сердито посмотрела на свою собеседницу. — Котэсса! Ты живёшь здесь, в столице, не требуешь от них ни гроша. Им должно быть стыдно просить у тебя хотя бы копейку. Сколько твоим родителям лет? Пожилые, бедные люди? Да ты выгрызаешь эти деньги, как можешь, страдаешь тут, колдуешь, сколько станет сил, а теперь носишься без крыши над головой. Я тебя прошу — поиздевайся хотя бы над Сагроном, вот уж кто-кто, а он этого точно заслужил, но не живи под открытым небом всё лето. Заболела уже, а потом затянет — умрёшь!
Арко не стала возражать. Она прекрасно знала, что затянувшийся насморк и кашель может перейти в воспаление, а там уже либо к очень высокооплачиваемым специалистам-целителям, либо как дадут Небеса, а дают они мало, плохо и очень-очень редко. Да, разумеется, Элеанор говорила правду, но не востребовать же обратно денежный перевод, тем более, родители и так обидятся, что она не приехала и не будет помогать им по хозяйству.
— Мне уже пора, — вздохнула она.
— Обещай, что ты не отступишься от Сагрона. И что не будешь больше спать на лавке! — сердито воскликнула Элеанор. — Если не предложит — ну, приходи ко мне, что-то да придумаем. Послушай, это ты ему нужна, это из-за него, я уверена, за тебя схватилась Ойтко…
— Хорошо-хорошо, — сдалась Котэсса. — Если что-то предложит — я не буду отказываться. Но если нет…
Элеанор не стала больше возражать, справедливо полагая, что это будет совершенно бессмысленно. Она только спокойно кивнула, улыбнулась девушке и повернулась к библиотекарю с очередным заказом книг. Та закатила глаза, совершенно незаметно, но от проректорской дочери не укрылось ничего — и Котэсса поспешила умчаться прочь прежде, чем разразится очередной скандал относительно лени сотрудниц этого прелестного храма знаний, которым никто практически не пользовался.
…Сагрон, вопреки всему, оставался на месте и писал всё так же упорно, как и прежде, словно действительно полагая, будто бы будет окончательно прощён и допущен к сокровенному, если поможет ей избавиться от Литории. По правде говоря, в этом Котэсса очень сомневалась. Госпожа Бойцовский Пудель — даже старосты не гнушались использовать это идеально подходившее Ойтко прозвище, — уже ухватилась мёртвой хваткой в неожиданных помощников. Но, возможно, так он отвлекался от мыслей о проклятии?