Вот только всё равно что-то упорно не давало покоя. Что-то не складывалось. Мужчине казалось, что он упускал неимоверно важную деталь, просто сам ещё не мог до конца понять, какую именно.
Он присмотрелся к своему коллеге, но решил всё-таки промолчать. Ролан был его другом. Он не утверждал прежде, что его завязало на Элеанор, но был уверен в том, что Котэсса не имеет никакого отношения… Или он такого не говорил? Это говорила Элеанор. Да. Именно.
— И почему Элеанор тогда тебе не поможет?
— Ну, ты ведь знаешь, семейное упрямство. Она уверена в том, что я сам виноват в последствиях, вот теперь и страдаю.
— Как на неё это похоже… А между вами ничего не было?
Ролан уверенно кивнул — но всё равно в его поведении было что-то не то. Сагрон покосился ещё раз на его чешуйчатое запястье, но после пожал плечами.
— Ладно. Не буду задавать некорректные вопросы, — промолвил он. — Всё равно я на это, фактически, никакого права не имею, только смущаю тебя, вот и всё. Не стоит этого делать. Но постарайся никаких лишних коллег к себе не допускать. А то только год собьют, вот и всё.
— Я старался, — улыбнулся искренне Ролан. — Но эта особь сама пришла, думала, что сможет от меня вытребовать что-то по диссертации Ольи, — он не уточнил, о ком из семейства нынче шла речь. — Но вот, как видишь, не вышло, только метку свою, пантера, оставила. Поцарапала, кажется, а то за просто подержаться за руки не было бы никакой чешуи. Но это не имеет больше значения. Забыли.
— Забыли, — эхом откликнулся Сагрон, решив больше не влезать в чужие дела. В конце концов, ему сначала следовало разобраться с Котэссой. — Но я очень надеюсь, что ты не пойдёшь к Куоки менять списки бакалавров.
— А? Не-е-ет! — мотнул головой Лантон. — Не переживай. Всё в порядке, правда? И мы всё ещё друзья.
— Котэсса — не просто девушка, что меня прокляла.
— Я понимаю, — согласился Ролан. — Я тебя прекрасно понимаю, — и как-то совсем уж загадочно улыбнулся.
Глава 13
Котэсса никогда не думала, что работа старосты может ей показаться до такой степени лёгкой. Прежде, заполняя бесконечные документы, подписывая журнал, по сотне раз наводя один и тот же список, давно уже вызубренный наизусть, она полагала, что это сложно. По крайней мере, от муторной работы болела рука, в голове рефреном повторялись привычные, но тоже невообразимо надоедливые фразы, а ещё — она уже набила руку на характеристиках, которые сама царапала каждому из своих относительно их посещения, обучения, оценок, уровня магии — в общем, всё, что потребуют. Делалось это так же регулярно, как дозаполнялись индивидуальные планы в деканате, поэтому к концу года она полагала, что уже едва-едва доедет домой и обрадуется любой работе, что подсунут родители.
Но сейчас всё изменилось.
С той поры, как родителей она уверенным жестом вычеркнула из списка ежемесячных трат, денег вдруг стало больше, чем она могла потратить. Оплатив квитанцию по общежитию, она обнаружила, что это было не за месяц, а за целый год, до следующего лета. Рассчитавшись в студенческой столовой, она поняла, что могла заказать в три раза больше, чем съела бы за день в целом, но всё равно осталась бы в плюсе. Сходив погулять с группой, собравшейся в последние недели лета наконец-то в кучу, она вдруг поймала себя на мысли, что это не разорило её окончательно, а самое главное, можно приобрести себе даже пристойную одежду, но при этом не умирать с голода и от ужаса, что вот-вот её бюджету придёт окончательный и бесповоротный конец.
Котэсса чувствовала себя до глупости счастливой.
Прежде её мучила совесть. Сейчас — излечив одной только настоечкой отца от алкоголя, — она подумала, что никогда ещё за всю свою жизнь, за все двадцать с лишком лет не была до такой степени свободной и счастливой. И единственное, что мешало этой свободе, но в тот же миг было её самым настоящим катализатором — это Сагрон. Сагрон, что никак не стремился покидать её мысли, постоянно появлялся перед глазами, в живом или эфемерном виде, Сагрон, которого она терпеть не могла, ненавидела за лживость и заносчивость, за то, что он так старательно целое лето её обманывал, Сагрон, который не шёл у неё из головы и снился по ночам, причём иногда, казалось, проклятие уже явно было позади. По крайней мере, у Котэссы возникало подобное ощущение.
Разумеется, она никому о проклятии не сказала. Маме в письме с вопросами о том, как она себя чувствует, отписала, что совесть её не мучает, а значит, денег можно не ждать. Отцу — и он вознамерился черкнуть коротенькую записку, — что самогонка больше никогда не покажется ему вкусной. А значит, старая жизнь потеряна, можно прощаться со всем, к чему он так привык, и приступать к новой, не менее увлекательной. Потом, на общее письмо, написала, чтобы ей отправили все её вещи, что она оставила дома — этого было достаточно мало, чтобы поместиться в её части шкафа в общежитии.