Г.В. Плеханов справедливо считал, что магия основывается «на недостаточно ясном различии между тем, что происходит в голове человека, и тем, что совершается в действительности», что она «смешивает объективные явления с субъективными».
Магия уже существовала у народов, еще не додумавшихся до мифа о таинственном всесильном существе, господствующем над человеком, т. е. до мысли о боге. По крайней мере, крупнейший английский этнограф Джеймс Фрейзер, собравший и обобщивший огромный этнографический материал, считал именно так.
Остатки магии дошли до нашего времени в виде различных поверий, и в частности в виде заговоров. Религиозная старушка знахарка, с которой я столкнулся в начале 30-х годов у места слияния Аргуни и Шилки в Амур, умела останавливать кровь. Помолясь, она начинала шептать заговор:
Или так:
Правда, она прикладывала к ране какие-то листья, но и она и ее пациенты были уверены, что без заговора они «силы не имеют».
В приведенных заговорах, как и в большинстве других, психологически интересна связь отдельных фраз по случайным ассоциациям по сходству.
Напоминаю, что под ассоциацией в психологии понимают отражение в сознании взаимосвязей предметов и явлений действительности. Ассоциации по сходству бывают, когда образы предметов и явлений или мысли о них вызывают представление о чем-либо сходном с ними. Так, гром вызывает представление о капающем дожде. Уставшая кобыла или порванная нить — об остановке. Появление в сознании ассоциаций всегда удивляет человека. И именно в этих непонятных связях создающие и произносящие заговоры видели их магическую силу.
Когда исследователь пещер Н. Кастере в 1922 году проник в очень труднодоступную обширную пещеру Монтеспан в Северных Пиренеях на юго-западе Франции, он нашел там многочисленные следы первобытного человека.
Это были «следы» и в прямом и в переносном смысле этого слова.
На глинистом полу пещеры сохранились отпечатки ступней ног взрослых людей и подростков 13–14 лет. На стенах он увидел многочисленные весьма художественные и реалистичные изображения лошадей и бизонов. Это была уже не новость. Такие пещерные рисунки людей верхнего палеолита были уже найдены в 1863 году в пещере Альтамира в Северной Испании и еще во многих местах.
Но посреди пещеры Монтеспан Кастере увидел вылепленную из глины фигуру медведя. Медведь был вылеплен без головы, но поблизости от торса Кастере нашел медвежий череп, который когда-то, когда был еще головой медведя, был прикреплен к глиняному торсу.
На фигуре медведя и на черепе были видны следы ударов. В пещере оказались и другие глиняные фигуры животных, также со следами ударов.
Теперь сомнений нет — пещера Монтеспан являлась местом культовых церемоний и магических охотничьих обрядов людей, живших 30–40 тысяч лет до н. э., людей первобытнообщинного общества Мадленской культуры верхнего палеолита. Возможно, что здесь же совершался обряд посвящения подростков в охотники. Это позволяет предполагать сохранившиеся следы ног на полу пещеры.
У гиляков Нижнего Амура и Сахалина еще в начале нашего века существовал культ медведя. Они верили, что у каждого рода есть свой медведь — сородич. Медвежонка с почетом выкармливали и выращивали, а когда он вырастал, то на специальном празднике и со специальными ритуалами его расстреливали из луков. Но не сами члены рода, тотемически связанные с ним, а приглашенные из другого рода. Последние его и съедали и шкуру его получали, а голова и кости предавались торжественному погребению.
Видимо, нечто аналогичное совершалось более 30 тысяч лет назад в пещере Монтеспан.
Старого князя Болконского в романе «Война и мир» Л.Н. Толстой назвал Николаем Андреевичем, а его внука, сына князя Андрея — опять Николенькой. И это не случайно. Таков старинный русский (да и не только русский) обычай чередовать имена поколений, называя внука именем деда, а внучку — бабушки.
В основе этого обычая лежала магия имен. Ведь по христианскому обычаю человек праздновал не только день своего рождения, как празднуем и мы, но и «день ангела», «соименного кому святого», как определял слово именины в своем «Толковом словаре» Владимир Даль. Человек, получивший имя святого, считался связанным с этим святым некими особыми связями. «Свой святой» был покровителем и скорее прислушивался к молитвам, чем «чужой».