Впоследствии в ритуалы могут вноситься некоторые изменения, связанные уже с менее значительными вторжениями бессознательного, в частности сновидений. Рассмотрим в качестве примера известный ритуал австралийских аборигенов, который существовал в течение тридцати лет и назывался Кунапипи (Kunapipi). Известный этнолог Берндт (jBerndt) собрала разные сновидения, имеющие отношение к данному ритуалу. Местные жители рассказывали, что часто видят подобные сны, и в своей книге с одноименным названием («Kunapipi») автор публикует собрание таких снов, каждый из которых дополняет или вносит некоторые изменения в ритуал. Любой такой сон представлялся на рассмотрение племени, и если изменение признавалось благоприятным и соответствовало мнению большинства, то его включали в ритуал. Я часто обнаруживала во время анализа, что такой механизм работает и в других ситуациях, например у католиков. Когда человек видит сон о литургии, то его бессознательное строит самые разнообразные предположения относительного того, что еще можно прибавить к этому действу. Одна монахиня, помню, рассказала мне свой сон об обедне. Служба совершалась как обычно, пока не наступило время для освящения («Sanctus»): забили в колокол, и тут вторглась какая-то временная помеха. В этот самый священный момент богослужения – момент перевоплощения – на кафедру вышел священник и дал короткое, прозаичное и вполне бытовое объяснение того, что же значит превращение Бога в человека. Затем богослужение продолжилось. Бессознательное монахини как будто хотело указать на утрату чего-то важного в понимании этого таинства.
Существует и другой вид архетипической истории, который также заслуживает упоминания. Если вы возьмете «Волшебные сказки народов мира» (Fairy Tales of World Literature), то увидите, что в этнологическом разделе, получившем название волшебных сказок, почти все относятся к так называемым сказкам о животных (кстати, в собрании братьев Гримм подобных сказок очень много). Согласно данным, приводимым в книге Лоренца ван дер Поста «Сердце охотника» (Laurens van der Post The Heart of the Hunter), около 80 % сказок бушменов – о животных. Правда, слово «животное» в применении к ним является не совсем точным: все знают, что персонажи этих сказок являются не только животными, но в то же время они – существа антропоморфные. Вспомним, как в истории о празднике Орла птицы превращаются в людей, а через несколько минут снова становятся орлами. В бушменских сказках присутствует схожее представление. Например, в одной такой истории говорится: «гиена, которая на самом деле была человеком, обращается к своей жене…». Иногда об этом и не говорится так прямо, но по ходу действия гиена берет лук или делает лодку и т. п. Такие персонажи олицетворяют собой либо человека в обличье животного, либо животного в образе человека: в обоих случаях они не являются теми, кого мы обычно называем животными.
Антропологи до сих пор спорят о том, скрывается ли под видом зверя человек или, наоборот, животное, меняя свою внешность, превращается в человека. На мой взгляд, эта дискуссия бессмысленна. Персонажи волшебных сказок – это персонажи волшебных сказок, они – животные и люди одновременно. В первобытном обществе никто не ломал голову над подобными вопросами, так как здесь нет никакого противоречия. С нашей точки зрения, они являются символическими животными, и поэтому мы рассматриваем их иначе: как носителей проекций того, что движет человеческой психикой. Животное и то, что вы на него проецируете, будут объединены в одном и идентичны до тех пор, пока существует некое архаическое тождество и пока вы не возьмете свою проекцию назад. Это прекрасно видно на примере таких сказок о животных, которые отражают архетипические тенденции человека. Они принадлежат к человеческой сфере, так как изображают не инстинкты зверей, а животные инстинкты самого человека, именно в этом смысле они и являются антропоморфными. Когда в сказках тигр, например, олицетворяет такое качество, как жадность, то это не та жадность животного, которая присуща ему в природе, а наша собственная «тигриная жадность». Если в жизни мы оказываемся охвачены подобными чувствами, то вспоминаем именно о тигре. Другими словами, образ этого животного антропоморфен. Такие сказки о животных встречаются очень часто, и многие исследователи утверждают, что они являются наиболее архаичным видом мифологических историй. Хочется верить, что так оно и есть. Что сказки, где лиса говорит с мышью или заяц разговаривает с кошкой, то есть сказки об антропоморфно-животных существах, являют собой одну из самых архаичных и базисных форм архетипических историй.
Многим известно, что я увлекаюсь волшебными сказками, поэтому меня часто одолевают разные знакомые просьбами рассказать их детям сказку. Я заметила, что до определенного возраста дети предпочитают сказки именно о животных. Когда вы начинаете рассказывать им сказки о принцах и принцессах, которые похищены дьяволом, они тут же задают вопрос: «Кто такой дьявол?» и т. п. Им требуется слишком много объяснений. Если же вы, рассказывая сказку, произносите: «Вот собака и говорит кошке», то они слушают ее с гораздо большим интересом. Поэтому именно такая форма волшебных сказок, видимо, является базисной, более древней и глубинной.