Пару слов о том, почему похвастать – такими "дорожденческими" воспоминаниями – может далеко не каждый. Причина не в его забывчивости. Наоборот! В твоей ретроспективе то настолько близко к тебе в субъектном отношении, что не можешь дистанцироваться от него, а именно последнее технически содержится во всякой личной вспомненности. Иначе её не возникает как таковой! Вóт почему в этом нашем случае не вспоминается.
Настолько силён факт того, что оно с тобою было да с тобой происходило, что не дотягиваешь его "унизить" оконкреченным соображением, кáк же оно было. Настолько естественно своим присутствием в памяти, что как бы не замечается там! Мне попадался хороший детектив, где преступник "работал" в форме почтальона, и его никто не мог вспомнить. Почтальон для человека в городе – вещь настолько сама собой разумеющаяся, что кто же на него внимание обращать будет – он есть, будто его нет! То "дорожденческое" настолько хорошо помнится, что ты – подсознательно – совершенно не считаешь нужным давать себе труд – оформлять всё в воспоминательную конкретность. Обычная личность не в силах переломить такую свою подсознательную настроенность! Для того надо "глубинно согласиться" делать дело, выглядящее совершенно зряшным.
Так вопиюще близкó тебе всё твоё дорожденческое, настолько бли́зко в субъектности присутствует оно позади, что невдомёк соответственной части тебя – от которой это зависит – перевести его смысл на "язык" нынешнего психосостояния. Мол, коль это так хорошо просматривается – мне во мне, то пусть так и остаётся, куда уж большего искать!
Ладно с этим. Но ещё очень ярки и забавны имеются воспоминания о внутриплацентарном пребывании – непосредственно перед рождением. Не спутать последнее с физическим воплощением вообще: у многих народов Востока, например японцев, и в наши дни – и совершенно справедливо – рождением считается день зачатия человека родителями. Соответственно, днём рождения считается э́тот день, а не день вылезания из плаценты матери, как у нас.
В плаценте в конце срока – ты король! Если судить по тому, что помню. Весь тот маленький (едва из-за того ощущающийся как таковой) и тёплый (иногда надоедливо тёплый!) окружающий тебя бассейник изучен-переизучен, поэтому форменно скучно (самое натуральное чувство, точно такое же, каким оно и во взрослом состоянии у нас бывает, – что само по себе весьма занятно; но чувство то, разумеется, не загаженное понятиями и тому подобным, как при взрослости, – в наличке просто оно само, и всё). Автор, так в такие моменты скуки начинал наподдавать во все стороны локтями, и это вполне намеренно (только что не пишу "сознательно", потому что сознания тогда ещё не имеешь в собственном смысле слова; зато вполне имеешь то, что можно со стороны обозначить как "субъектность в феномене самоощущаемости"). Кстати, мать потом в разговорах неспровоцированно жаловалась, что "очень крутой был" – за несколько недель перед родами. Такое вот объективное соответствие приводившимся вспомненностям.
В плаценте, паче чаяния, многое знаешь. Из того, что вроде никак не должен знать. Но знаешь, ибо это как раз ещё трансцендентальное знание, а не обычноприходящее, которого тогда ещё мало.
Просто по мере удаления от зачатия – всё меньше даёшь ему владеть тобой, трансцендентальному тому знанию, и, соответственно, всё меньше им пользуешься, отчасти вытесняя, но больше просто затеняя его нарастающим, так сказать, естественным знанием. Как упомянутым "обычноприходящим". Но в плацентарный период – трансцендентальное ещё очень даже представлено у каждого из нас, и вполне практически используется – хотя бы в том смысле, что "предупреждён, значит вооружён", как говорят в народе, а предупреждения о личной предстоящести оно как раз очень выражено тогда даёт.
Например, благодаря ему я знал, что вовне, сразу за мной, éсть нечто. Какая-то пространственная продлённость. Как некая трансцендентальная глыба присутствует, в смысле что присутствует, помимо прочего, трансцендентальной глыбой, и именно это последнее прежде всего ощущается плацентарником – за счёт нетрадиционной для взрослости линии жизнеощущаемости.
Итак, просекал присутствие чего-то за своим телом – начиная с того, что непосредственно надо мной и в чём я сейчас телесно. Что, так сказать, впритык вокруг! Это смутно понимаешь факт своей матери, хотя ни слова этого, разумеется, ни даже самого понятия подобного ещё не имеешь. И не морочишь себе тем голову.
А помимо того, нетрадиционно ощущался, повторяю, и некий "большой мир" – по типу "он вокруг и впереди". И даже не мир, этого понятия ещё нет, а попросту нечто протяжённое и неопределённо-большое какое-то, смутно как-то наполненное. В чём тебе в самом скором времени предстоит здорово покрутиться. Знаешь это, и ждёшь, и радуешься, и слегка опасаешься. (Хотя, у автора последнее как раз было не шибко, перекрывала оголтелая рвущесть вперёд, он потом и в постнатальной жизни этим свойством отличался.) В общем, характерное чувство выпускника, которое потом – в конце десятого класса средней школы – у меня ещё раз было. И помнится, конечно, – так что можно сравнить.
В скором времени предстоит покрутиться? Да, чувство было именно таким, если передавать его "взрослыми" словами. Коих я тогда не знал, и ничего себе не вербализовал, а просто "чувствовал, и всё". И это означает, что чувство времени тогда – как раз уже есть, вполне сформированное. Насколько могу сравнивать – такое же как у взрослого!
То есть, к тому моменту онтогенеза этот самый пресловутый, всем по личному чувственному опыту известный "бег времени" – уже является освоенным и выстроенным нашим внутренним феноменом: межуточным феноменом какой-то n - ной степени надставленности над другими, которая тем самым подразумевает и (n + 1) - ую, и (n – 1) - ую.
Из пренатальных происходившестей пронзительно помнится ещё одна. Дезординарная, как и всё прочее, помнящееся оттуда. На событийную ординарность память скупится… Так вот, в один непрекрасный момент, довольно неожиданно, начало меня выталкивать из матки. Про матку не знал, но отлично понимал – или чувствовал, называйте как хотите, – что если эта тянущесть меня – вперёд и вниз куда-то – дойдёт до конца, мне – как этому вот сложившемуся мирку – конец. Я даже испугался – один из очень редких случаев, за прошедшую часть жизни. Но отвага – она и в плаценте отвага! Испугался, но лишь на долю секунды, сумев всё это в себе отставить – ради действий. Расставил согнутые руки, и начал упираться локтями в упругие стенки. Все ощущения от тех действий помню! Сколько держался так – не берусь определить; наверное, всё же долго не потребовалось. Постепенно толкающая упругая сила стала затихать, и я как-то сразу понял, что всё – больше ничего такого не будет.
Теперь объективное соответствие. После рождения моей сестры – у матери были два выкидыша. Мною забеременела в третий раз, и – кажется, на третьем месяце – опять собрался случиться выкидыш. Но маточные схватки затихли раньше, чем выбросило плод. Вот что, примерно, мне постепенно потом удалось у родных выяснить.
Далее у автора воспоминания пренатальной жизни сменяются воспоминаниями постнатальной. Вроде, помню рождение – мир этот оказался слишком сухим и жёстким (это первое, что ударило!), да и ломающим какой-то силой (с тяжестью собственной впервые сталкиваешься!). Всё очень похоже, как потом в детстве бывало, когда при купании долго сидишь в тёплой летней воде, так что привыкаешь к этому, а потом вылезть норовишь на дрейфующую по реке низкобортную баржу, тем с удивлением обнаруживая, как тяжело жить вне воды.
Мир – своей жёсткостью после плаценты – меня не испугал, но здорово огорошил, и появилось мотивное чувство – "на всякий случай надо орать!" И орал – это точно помню, но почему-то без звука. Ощущаю в воспоминаниях себя орущим, но звука не слышу. Ладно, пусть так.