При избытке же внутренней силы – по самооценке, – вполне можешь организоваться в испытывание жалости к тому человеку, и уже из жáлости ему соврёшь – в тех оппонирующих (тебе) жизненных его обстоятельствах. Тем своеобразно ему опять-таки уступив. Но уступка уступке рознь, как оказывается.
И ещё о поднасильности. Уже писали, что возникает как чувство, когда совершает жизнь над тобой насилие. В смысле, что как-то там внутри себя (ну, в психике) обязательно отображаешь таковую с собой происходящесть. Таковóго качества происходящесть с собой! И отображённость эта и оказывается чувством, которое мы обозначили словом "поднасильность".
Ещё раз. Говорят же люди о себе: мол, подвергаюсь насилию. Есть такое составное понятие, да? Так вот, все это прежде всего понимают в смысле налички "нагружающих" действий – к тому говорившему о насилии над ним человеку. А что он всё то ещё и испы́тывает, то бишь внутренне себе отображает, – это лишь смутно вдобавок о нём подразумевается – тьеми услышавшими его людьми. А зря! Эта отображаемость – важнейшая статья наших жизней.
Но что испытываешь над собой насилие, такое заключается лишь когда находишь себя не в силах помешать жизни – сделать с собой то, чего не хочешь. Причём находимость такая должна реализоваться достаточно подспудно. Это необходимая для "завязки" именно чувства достаточность. Без которой всё обойдётся лишь "голой" понимаемостью своей поднасильности. Так сказать поднасильность, не пущенная внутрь! Бывает и такое, у философски продвинутых личностей. Живущих рассудком более, чем остальные.
Впрочем. это мы ещё сказали мало. Допёрли до чего? Что чувство поднасильности возникает, когда жизнью над тобой производится нечто такое, защититься от чего ты не находишь себя способным. Достáточно способным, и хоть в какой-нибудь из технически возможных форм: драться ли, убегать ли, или ещё что – не важно, лишь бы защитный результат. Так вот, это – оказывается! – условие только с одной стороны. А с другой, надо чтобы то производимое с тобой жизнью – не находил ты пока возможным принять. Не находя себя́ способным это сделать, или по какой другой причине.
И когда говорим, что жизнью над тобой нечто производится, то иметь в виду, что по самому большому счёту, так и ты сам, в любой своей представшести, начиная с вульгарной телесной, неявно тоже есть твоя жизнь.
Поднасильность суть специфическое чувство, и оно каждому знакомо – хотя бы с поры детства (старшие дети мастера на насилие над младшими, и каждый из нас какое-то время должен был быть таким "младшим"). И не путать здесь насилие с насилиеподобностью. В том смысле, что жизнь может производить с тобою нечто, от чего ты заведомо не способен защититься, и это круто меняет дело – сравнительно со случаем, когда защититься – вообще способен, да только недостаточно – при достаточной степени той недостаточности. Тут что? Когда завéдомо никак не способен, и подспудом достаточно понимаешь это, то не возникает претензии на защищённость, и посему тому воздействию жизни – получается нечего у тебя отнимать. Отнимаемое проходит как неважное, коль нет претензии не отдавать! Отчего и соображёнки насилья над собой – у тебя при отниманьи том не возникает. Происходящее подсознательно идентифицируем лишь насилиеподобностью. Воспринимается лишь похожим на насилие, но не самим им! Что отражается чувством обиды, чувством глупости происходящего, может даже чувством поднасильности – в зачатке. Но нé полноценным!
Например, ты тяжело болен, и потому как раз заведомо – никому и ничему – не можешь дать отпор. И если тогда к тебе пришли и грабят, происходящее насилием – с отражающими факт чувствами – может и не восприняться. Если достаточно проникся той своей нефункциональностью – настолько, что самопониматийно держишься уже вне обычной жизни. Субъективно как бы в стороне от ней стоишь.
Поясним всё ещё раз, несколько иначе. Жизнь может производить с тобою нечто, от чего ты заведомо не способен защититься, и эта заведомость – как понимаемость подспудом – как раз помогает принять то производимое с тобою жизнью. Если не сказать – заставляет! В общем, сильно способствует принятию, и оно как правило наступает. Дескать, ничего не поделаешь, это просто стихия! И коль есть принимание воздействия, то следственно есть и принимание себя без того, чего тебя это воздействие лишило, а тем самым и лишавшесть – подспудно не трактуется насилием.
Поднасильность как неприятное чувство легче возникает, когда у тебя ещё дополнительно и претензия – не терять то, терять чего приходится. Принуждает жизнь – через людей, природу или ещё как-либо. А снимается претензия – смысловой восходящестью к заведомой невозможности не иметь сейчас потери, так снимаемость и не проходит в трактовке, что тебя заставляют. А тем не возникает и чувства поднасильности, поскольку насилие – просто крайняя форма заставляния.
Мы приводили демонстрационный пример – с грабежом тяжело больного. Так это не всё возможное! Хитрость ещё и в том, в лице кого или чего жизнь непотребство с тобою производит: Если то испускает на тебя неживая природа, или какое-либо животное, или даже человек, но которого ты находишь заведомо слабей себя (например, у ребёнка в руках пистолет оказался!), – то есть испускает агент, который не ровня тебе, как говорится, – то происходящее вы подсознательно идентифицируете лишь насилиеподобностью, а не насилием над вами. То бишь тем, чему не получается внутри себя ставить в соответствие чувство поднасильности.
Из сказанного уже может быть ясно, что если вы подвижник, то чувство поднасильности у вас никогда не возникает – вам попросту нет ровни в этой жизни. И в частности, в этом разделяемом – с другими людьми – земном мире. Другие люди относительно вас есть что-то вроде детей! Оппонент воскликнет: "А если другой подвижник?!" Отвечаю: если он действительно подвижник, то на насилие никогда не идёт, а если он лишь имитация подвижника, на подобное ещё способная, то тем самым он вам – как настоящему подвижнику – автоматически опять-таки не ровня.
2. Ещё надо отметить условие. Как чувство, являет собой вспомогательную гнётность при непринимании. Итак, чувство условия, условиепоставленности.
Тут что? Непринимание есть невольность, как и всякий психогнёт. Бывают и произвольные непринимания, но любое из них – только надставка над незаметной непроизвольной непринимаемостью того же. Произвольный синергист непроизвольного! Так что непринимакние – невольность, и если ты – как воплощённая вольность – пытаешься увильнуть от него, оно в порядке невольной твоей психореакции не даёт тебе ничего делать. Так сказать, оттягивает на себя от любого зачинаемого делания, ставя запрет на него, – покуда с ним, неприниманием, ты в его требованиях не разобрался. Обнаруживается фактический – и невольный – запрет на дела! Насущные дела лишь "цедишь", в час по чайной ложке выдавая поведенчески только самое необходимое, на что то непринимание уж кое-как потесняется. Но если связанною с волей рассудочной частью психики – очень уж против непринимания тянешь, ради конкретного дела, конкурирующего с ним, то непринимание уступает. Только обычно с неким условием! Условием делать вменяемое себе дело, но с выполняемостью некой побочности. Требуемости от жизни. То есть с довеском к нему, из непринимания вытекающим. Этот-то довесок и угнетает – вместо самого непринимания.
Довески легко выдумываются – от работающей на непринимание части психики. Стоит только начать эту часть теснить – собой как остальной частью. Дадим пример. Если у тебя – непринимание некого человека, то принимать его – ради задуманного дела – начинаешь с условия, чтоб он не пикнул ни разу, пока дело то – рядом с ним – делать будешь.