Несмотря на это, однако, даже в отношении основного психологического содержания этого понятия нет еще окончательной договоренности. Как и во многих иных случаях, а возможно и еще в большей степени, правильному решению вопроса помимо всего препятствует та роковая предпосылка, на которой, в сущности, зиждется вся буржуазная психология, — предпосылка, согласно которой психические и моторные процессы находятся в непосредственной причинной связи между собой и окружающей действительностью. По этой получается, что поведение осуществляется помимо существенного соучастия субъекта, личности как конкретной целостности, что оно представляет собой взаимодействие с действительностью отдельных психических и моторных процессов, первично определенных непосредственным взаимодействием двух звеньев — моторных или психических процессов и их стимулов или раздражителей, и, следовательно, для его понимания, помимо учета этих двух моментов, не требуется ничего другого. Что же касается самого субъекта как конкретной целостности, устанавливающей для достижения своих целей это взаимоотношение со средой, — субъекта с его потребностями, — то при анализе поведения с точки зрения гипотезы непосредственности он полностью исключается из поля зрения как абсолютно лишний. Следовательно, все то, что в поведении говорит о субъекте, его смысл, его значение, по существу, не включено в это понятие; он является будто чуждым, привнесенным элементом, не имеющим значения для понимания самого поведения. Вот почему субъект вовсе изъят из понятия поведения, в котором оставлены только два названных выше находящихся во взаимосвязи момента — процессы или акты (психические и моторные) и их возбудители. Короче говоря, поведение — это стимул плюс реакция.
Обратимся к примеру. Поведением в обыденной жизни называют такие случаи: студент читает книгу, колхозник пашет, Юлий Цезарь переходит Рубикон, Наполеон идет походом на Россию... Как видим, во всех этих случаях мы имеем дело с последовательностью определенных движений, производимых непременно в какой-то конкретной ситуации и служащих удовлетворению совершенно конкретной потребности определенного субъекта — субъекта поведения. Не возникни у него этой потребности и не окажись он в этой определенной ситуации, он так и не совершил бы этого поведения. Бесспорно, что превращение последовательности движений в настоящее поведение зависит именно от этих двух моментов (от потребности и ситуации).
Забудем теперь на время про субъекта с его потребностями, для удовлетворения которых он осуществляет в определенной ситуации то или иное вышеуказанное поведение. К чему это приведет? Потеряв свои специфические особенности, каждый из отдельных случаев поведения превратится в одних случаях в одну определенную последовательность элементарных движений, а в других — в другую. В этом случае, следовательно, за настоящее поведение принимаются эти элементарные движения, а не те или иные их комплексы, которые не имеют сами по себе ничего специфичного и, значит, не содержат чего-либо заслуживающего особого изучения.
Что представляют собой эти элементарные движения? Во всех приведенных выше примерах поведения мы имеем дело с одним и тем же обстоятельством: действующий извне на чувствительную поверхность тела какой-либо определенный раздражитель сначала вызывает определенный физиологический процесс в нервном волокне, а отсюда распространяется затем на эфферентный нерв и заканчивается сокращением мышцы. Согласно бихевиористам, любой случай конкретного поведения состоит только лишь из таких элементарных процессов и поэтому любой конкретный акт поведения можно счесть изученным, если выявлены составляющие его элементарные процессы. Эти элементарные процессы названы американским психологом Толменом поведением, сложные же конкретные формы, примеры которых нами были приведены выше, — поведением.
Настоящим поведением, следовательно, бихевиористская психология считает молекулярное поведение. Согласно системе взглядов этой психологии, жизнь человека может быть признана научно изученной только в том случае, если она полностью сведена к актам молекулярных поведений и если, таким образом, выявлены те подлинно физиологические процессы, которые реально и единственно имеют место в организме, как действительная сущность его поведения. Но тогда психология не могла бы считаться наукой о поведении конкретного человека, так как конкретное поведение, как известно, всегда служит какой-либо потребности, всегда имеет какой-то смысл, какое-то значение; психология в таком случае превратилась бы в науку о рефлексах, в физиологию. Отсюда с очевидностью следует, что если наука о конкретной психической жизни человека возможна, то бихевиористическое молекулярное понимание поведения для нее и бесполезно и неприемлемо, а его место должно занять понятие молярного поведения.
Согласно основным принципам гештальттеории, процессы, протекающие в физиологической области, нельзя ни в коем случае считать непременно молекулярными, отрицая наличие в них молярных феноменов. По основной гипотезе Вертгеймера, впоследствии особенно развитой В. Келером и известной под именем , движение атомов и молекул мозга отличается от мыслей и чувств не по существу, а в молярном аспекте; как процесс протяженный оно идентично с мыслями и чувствами, и, следовательно, физиологические процессы также гештальтиы. Отсюда же, по словам Коффка, следует только одно: «Если физиологические процессы обладают протяженностью и если вместо того, чтобы быть молекулярными, они молярны, то нет никакой опасности пренебречь молярным поведением за счет молекулярного» и свести целостное осмысленное поведение человека на лишенные всякого смысла процессы[50].
Таким образом, по гештальттеории, в действительности имеет место не молекулярное поведение, а молярное, и, следовательно, у психологии есть возможность изучать действительное поведение человека.
Можно ли, однако, на самом деле молярное поведение гештальттеории считать поведением, имеющим смысл?
Поведение человека, согласно Коффке, более молярно, чем молекулярно, потому что оно представляет собой протяженный процесс, обусловленный не обособленными, локальными, не зависимыми друг от друга связями, а широким полем, в котором эти процессы протекают, — обусловленный не отдельными нервными путями в организме, а протяженной средой, динамическому воздействию которой оно подвержено и которую Коффка называет Поведению постольку присуши , поскольку оно представляет обязательный момент целостной структуры, гештальта, поскольку оно занимает в них определенное место и играет определенную роль.
Однако по меньшей мере противоестественно говорить о смысле, значении поведения, не учитывая цели, которой оно служит, и гештальттеория оказывается вынужденной встать в этом случае на такой именно противоестественный путь. Ведь о цели поведения вправе говорить только тот, кто увязывает его с активным, имеющим определенную потребность субъектом, кто не мыслит поведения помимо такого субъекта! Гештальтистское же понимание поведения, в сущности, вовсе не учитывает активного субъекта, не видит никакой нужды в таком понятии для понимания того или иного поведения. Решающим для гештальттеории является не субъект, а сама среда, из динамики сил которой выводит она специфику поведения. Поведение как протяженный процесс, как сложное целое, как молярное, а не молекулярное содержание здесь непосредственно определяется средой.