Вундт, который, как известно, стоит в оппозиции как к психологии Гербарта, так и к ассоциационистической психологии, не только продолжает практически базироваться на позициях непосредственности, но и пытается дать им некоторое философское обоснование. Он полагает, что единственно бесспорное наблюдение, которое имеется у человека, это наблюдение над единством сознания, т. е. над непосредственной взаимной связью психологических явлений между собой: психические процессы сами связаны взаимно друг с другом, сами оказывают непосредственно взаимные влияния друг на друга. Психология как эмпирическая наука должна, по мнению Вундта, целиком базироваться на этих бесспорных фактах и пытаться объяснить интересующие ее явления, исходя из этих фактов. Это значит, что она должна полагать в основе явлений психики причины психического же характера; словом, искать объяснения психических фактов всецело внутри границ психической жизни. Всякую попытку оставить эти границы для того, чтобы искать объяснения психических явлений вне этих последних, следует считать, по Вундту, ненаучной и потому непродуктивной попыткой. Следовательно, психика, по представлению Вундта, должна быть понимаема как совокупность закономерно друг на друга действующих и взаимно связанных между собой сознательных явлений.
Эта точка зрения остается в силе в буржуазной психологии и по настоящее время. Одна из наиболее влиятельных современных психологических теорий, , определенно продолжает стоять на той же точке зрения непосредственности взаимной связи психических явлений. Основное положение этой психологической теории заключается в следующем: в сфере наших переживаний не частичные процессы оказывают влияние друг на друга и, таким образом объединяясь, создают сложные переживания, а, наоборот, именно эти последние определяют собой мир отдельных психических процессов, протекающих в нашем сознании. Но ведь оба эти процесса, как сложные целые, так и частичные, составляют мир психических явлений, и, следовательно, проблема психической причинности разрешается, согласно принципам гештальттеории, все так же на основе признания идеи непосредственной взаимной связи сознательных психических процессов между собой. Мы видим, идея непосредственности связи сознательных психических явлений и здесь остается в силе.
Но существует и другое направление в современной психологии, которое не признает принципа параллелизма между физическим и психическим феноменами — принципа, лежащего в основе указанных выше теорий. Оно допускает возможность взаимодействия между явлениями физическими и психическими. Согласно этой теории, ничто не мешает нам считать, что причинная связь может существовать и между этими двумя категориями явлений: физическое, воздействуя на психическое, вызывает в нем ряд процессов, и наоборот.
Однако точка зрения непосредственности и в этом случае остается в силе. Здесь допускается факт наличия прямой, непосредственной связи даже между такими разнородными явлениями, как явления физические и психические. Так называемые теории взаимодействия отличаются от параллелистических не в чем-нибудь основном и принципиальном, а лишь в производном и второстепенном: мысль о непосредственном характере связи между этими явлениями в обеих этих теориях остается догматически принятым постулатом.
Но общепризнано, что человек, так же как и вообще все живое, достигает наличной в каждый данный момент ступени своего развития лишь в процессе взаимодействия со средой. Однако с точки зрения теории непосредственности это утверждение не выражает действительного положения вещей. Наоборот, оно полагает, что, в сущности, не человек, а психика его находится во взаимоотношениях со средой, что она представляет собой направляющую силу, что всю историю человека создает она — эта психика. Это чисто идеалистическое утверждение очень характерно для всей буржуазной психологии, и интересно, что оно принадлежит к числу ее кардинальных основных положений.
Конечно, попытка совершенно игнорировать субъекта и строить науку о психической жизни человека без всякого участия с его стороны, как это делала традиционная психология, не могла остаться незамеченной со стороны даже буржуазных мыслителей. И вот еще Гегель совершенно определенно поставил этот вопрос и попытался разрешить его как мог. Он утверждал, что субъект представляет собой «сознание или самосознание» и ничего более. Таким образом, говоря о факте взаимоотношения психики с окружающей средой, он хотел сказать, что субъектом этих взаимоотношений является человек, поскольку он ничего, кроме «сознания или самосознания», собой не представляет.
В том же смысле пытается разрешить эту проблему и Вундт. Он утверждает, что с точки зрения научной психологии субъект представляет собой лишь совокупность психических явлений. Мыслить субъекта в ином понимании означало бы, по его мнению, восстановить в науке старое понятие о субстанции, что нисколько не подвинуло бы нас вперед в деле научного изучения фактов психической жизни. Таким образом, мы видим, что и Вундт формулирует свое отношение к интересующей нас здесь проблеме с позиций идеалистической философии.
Наибольший интерес с точки зрения стоящей перед нами проблемы представляет позиция В. Штерна. Принципы его «персоналистической» психологии в основном плохо согласуются с попытками сведения понятия персоны — этого основного понятия его философских и психологических построений — к идее той же совокупности психических фактов. Тем не менее, несмотря на ряд отступлений, он в конце концов все же принужден вернуться к идее связи психических процессов, регулируемых персоной. Так как у него вовсе не имеется точных указаний на фактическую действительность еще чего-либо иного (кроме обычных психических феноменов), могущего составить содержание понятия персоны, он, по существу, принужден ограничиться лишь этими феноменами, с прибавлением к ним тех же дополнительных определений, которые взяты исключительно из арсенала метафизических понятий, не имеющих действительного значения для науки. Ввиду отсутствия в системе Штерна позитивного содержания понятия личности, он принужден пользоваться при ее характеристике лишь обычными психологическими понятиями.
Таким образом, мы видим, что общепризнанным принципом традиционной психологии является положение о непосредственности характера связи между обычными психическими или между психическими и физическими процессами.
2. Эмпиристический постулат. К ряду таких же малопроверенных предпосылок эмпирической психологии относится положение, согласно которому в основу человеческой жизни следует полагать наличие некоторого чисто эмпиристического принципа, регулирующего всю жизнь и поведение живого существа. Смысл этого эмпиристического принципа сводится к следующему: между живым организмом и средой следует предположить в принципе наличие глубокой пропасти, которая не дает живому организму возможности пользоваться данными этой среды. Для того чтобы живое существо могло выделить в среде что-нибудь для него необходимое, что-нибудь подходящее для удовлетворения его потребностей, для этого оно должно обратиться к ряду «проб и ошибок» и продолжать эти «пробы и ошибки» до тех пор, пока случайно не натолкнется на что-нибудь подходящее для удовлетворения его потребности. Всю историю жизни такого животного нужно представлять себе по образу поведения в экспериментальном лабиринте, в котором, например, крыса обычно ориентируется именно в результате целого ряда «проб и ошибок». С этой точки зрения среда, в которой приходится жить животному, представляет собой громадный лабиринт, в котором удается ориентироваться в какой-то степени лишь в результате большого количества проб, сопровождающихся не менее большим количеством ошибок. Условия и образ жизни животных на данных ступенях их развития представляют собой продукт длинного ряда «проб и ошибок», совершенных в не менее длинном ряду предшествующих поколений.
Такова эмпиристическая предпосылка современной буржуазной психологии. Нетрудно было бы показать, с какой исключительностью господствует эта точка зрения в современной науке. Однако я не думаю останавливаться здесь на этом. Я хочу лишь обратить внимание читателя на то, что в наше время была сделана попытка с тем, чтобы хоть несколько смягчить безусловное господство этой эмпиристической предпосылки в нашей науке. В данном случае я имею в виду учение представителей гештальттеории об особой форме нашего познавательного отношения к действительности, которую они называют Einsicht (insight). Особенно останавливается на этом понятии Кёлер, который, кажется, впервые и ввел его в науку. Он отмечает наличие этого познавательного пути у антропоидов, которым нужно было разрешить специально для них построенную задачу на овладение кормом, находящимся в их поле зрения. Антропоиды сразу овладевали задачей, после некоторого числа неудачных опытов они ее разрешали «раз и навсегда», без постепенно подвигающихся вперед попыток ее разрешения. По мнению Кёлера, в данном случае мы имеем дело не с процессом постепенного приближения животного к возможности овладения задачей, а с фактом сразу открывшегося ему способа ее разрешения. Он считает, что в этом случае мы имеем дело с актом своеобразного (Einsicht) способа решения задачи животным, отличающегося от дискурсивного пути мышления, свойственного человеку.