Все экспериментальные приемы боя, тактические и оперативные замыслы производятся в лаборатории войны — на поле боя, на нас, солдатах. Мы своей кровью подтверждаем правильность или неправильность того или другого положения. Только на нас, солдатах, испытывается эффективность всех вакцин войны, поэтому писателю необходимо прививать себе войну — вакцину и навсегда излечиться от литературного лихачества ума и пера.
Когда мы говорим об уставе Красной Армии, не следует забывать, что он является разработкой основных положений войны, это не копия петровского устава, или суворовской науки побеждать, или устава какой-нибудь иностранной армии, а самостоятельная, современная военная мысль, сгусток эволюции, обобщения, осознания опыта боев, поэтому каждый, рассматривая свое понятие об уставе через призму критики, обязан доискиваться до истины.
В ходе Отечественной войны некоторые уставные положения часто и постоянно менялись, так как на практике боевых действий не нашли оправдания или подлежали частичному уточнению. Поэтому не следует пересмотр уставов рассматривать как неустойчивость или необоснованность, наоборот, это доказательство полного отсутствия консерватизма в нашем военном деле — в этом состоит его большевистский характер.
В период наступлений нашей армии каждый, чувствуя приближение конца войны, оглядывается назад, всматривается в лицо ее основных этапов. Период отступления был характерен острым ощущением боли за родину, вырастало осознание себя гражданином, сердце которого истекает кровью за каждый отданный врагу клочок родной земли. Это нашло выражение в лучших стихах первого периода войны — Суркова, Твардовского.
Стабильность фронта породила тоску по дому, жене, детям, родному городу — здесь центром внимания стал Симонов с его интимной лирикой.
В третий период, эпоху победного наступления, тоска, лирика отступают на второй план. Наступлению нужна победная героическая песня. В наступлении, как нигде, поэт, а не прозаик должен быть рядом с бойцом. Боец в эпико-героических образах поэзии должен ощутить свои богатырские возможности. Уже написанные марши полков и дивизий должны вырастать в новых строках с новыми именами героев, именами отвоеванных городов — это поэзия подъема сознания стихийной силы образов, праздника чувств, гордых совершенной отвагой наших воинов.
Искусство сейчас вступает в эпоху капитального строительства на темы войны, отказываясь от времянок полевого типа — недолговечных, имевших задачей обеспечение нужд только сегодняшнего дня.
Мне кажется, что настало время истинному художнику прежде всего самоопределиться, внутренне раскрепощая себя, работать без оглядки, не сковывая творческое воображение цепями преждевременных вопросов «как подумают», «как посмотрят», «что скажут», «понравится ли». Все это делает погоду на короткий отрезок времени.
Художник должен жить высокими идеями, и не следует ему, работающему над большой темой, самому в ходе работы применять ножницы чаще, чем карандаш.
Поэт мог бы дерзновенно сказать:
Я утверждаю, что многие из фронтовиков, записывающих воспоминания, несут в себе большой литературный и документальный материал. Повторяю, некоторые из них, мне кажется, поступают совершенно разумно, когда одновременно с писателями-профессионалами хотят осмыслить пережитое, доверяя писателю свою память и свои записи.
К горькому сожалению, некоторые авторы смотрят на таких фронтовиков, как на удачно подвернувшийся материал, флиртуют с темой, в лучшем случае трактуют их рассказы, записи и мысли, как случайно сказанные слова, чем заглушают голос героя и компрометируют цельный и ценный по содержанию материал, теряя при его освоении чеканный язык воина. Это законно вызывает возмущение, внутренний творческий счет и глубокую человеческую обиду воина, которому суровая и трагическая обстановка войны продиктовала мысли и образы.