«Где-то глубоко на заднем плане я всегда знал, что во мне было два человека. Один — сын своих родителей, ходил в школу и был менее умным, менее внимательным, менее работоспособным, менее приличным и менее чистым, чем большинство других мальчишек. Другой был взрослым — фактически, пожилым — скептичным, недоверчивым, отдаленным от мира людей, но близким к природе, к земле, к солнцу, к луне, к погоде на улице, ко всем живым тварям и, особенно, близким к ночи, к снам, и ко всему тому, что „Бог" совершал непосредственно в нем».
Этот «другой» в нем был личностью мимолетной и хрупкой, постоянно от него ускользающей, а напоказ выставлять он должен был то, что он называл своей «личностью номер один», разыгрывая некую комедию, общественную игру, которая постепенно удовлетворяла псе больше и больше его окружение, была убедительной для всех, за исключением его самого. Так шел он дальше по своей жизненной дороге от успеха к успеху. Все, что он предпринимал, ему удавалось, и он блестяще осуществлял свои планы. Но беспокойство, как заноза сидевшее глубоко внутри, никогда не отпускало его, и заставляло сходить с дороги, где все ожидали его найти: его «личность номер один» была блестящей, а «личность номер два» была трудягой, она переносила страдание неудовлетворенной полноты, неутоленного единства. На протяжении всего своего существования он находился в поиске этой полноты и этого единства.
Он услышал об одном профессоре из Вены, поехал к нему в гости и выразил ему свое почтение; он стал ошибочно считать его непонятым гением. Между ними возникла глубокая дружба, и они стали компаньонами. Однако «личность номер два» Юнга взбунтовалась с их самой первой встречи. Но на тот момент он отказался обратить на нее внимание, ибо она была еще хрупкой и смутной. Венский профессор стал знаменитым, и по мере того как крепла его репутация, уходила дружба между этими двумя людьми. И только позже Юнг понял: это уходила не их дружба, но его «личность номер два» обретала свои права и становилась полноценным индивидом. Венский профессор и Юнг прекратили всякие отношения, и это было самое большое потрясение в жизни Юнга, которое ввергло его в немыслимые потемки. Но именно с того времени и начала проявляться в реальности вся его работа.
Он оставил в прошлом не только своего венского друга, которому, тем не менее, он не переставал оставаться благодарным, но также и свою личность номер один. Начиная с этого разрыва, Юнг полностью посвятил себя своей личности номер два. Большое количество людей со всех концов мира приезжали к нему с визитом и вдохновляли его в работе так же, как он вдохновлял их. Один в своей башне из слоновой кости, он был в глубоком и интимном контакте со всякой вещью, всяким событием и всяким человеком, принадлежащим к его эпохе точно так же, как со всем, что предшествовало ей, и что должно было последовать за ней. Потом однажды поздней весной нагрянула буря, и именно в этот день его яркое 85-летнее существование подошло к своему пределу. Личность номер один наконец покинула его. Его личность номер два продолжает жить, потому что не было еще ни одной эпохи, когда бы она не существовала, а значит — она не может и перестать существовать...
«В каком-то смысле моя жизнь была квинтэссенцией того, что я написал» — говорит К. Г. Юнг во введении к своей автобиографии. Таким образом, нужно рассматривать его полное существование и то, что он сам называет своим мифом, как неделимую целокупность, которая развивается в бесконечном развертывании, в постепенном развитии присущего ему единого зерна. Нельзя пренебречь никаким событием, никаким аспектом его внешней, равно и его внутренней жизни: все способствует приданию смысла его творчеству.
«Мое существование — это то, что я сделал, это моя научная работа; одно неотделимо от другого. Работа является выражением моего внутреннего развития, ибо груз содержания бессознательного формирует человека и влечет за собой его трансформации. Мои работы могут рассматриваться как станции вдоль моей жизненной дороги».
В жизни Юнга был один особо плодотворный период, когда зародились новые идеи, которые заполнили нее его дальнейшее существование. Речь идет о периоде, последовавшем за его разрывом с Фрейдом, когда на какой-то момент он потерял свои ориентиры. Это было время смятения, волнения, изоляции, глубокого одиночества — внутреннего хаоса. Юнга одолевали темные сны, хаотические образы и видения, он был охвачен каким-то приливом бессознательных материалов, которые в какие-то мгновения заставляли его сомневаться в своем умственном здоровье. В определенном смысле этот период вполне можно сравнить с психотическим разрывом. Но это также был решающий момент, главный перекресток, один из самых созидательных привалов на всем протяжении его жизненной дороги.