Я выкачусь из лагерных шлюзов словно растение без корней. Любые планы чистая фантазия, а тщательно проработанные картинки будущих встреч - дымка воображения перед сном. Куда понесет меня ветер, я не то что знать, но и предположить не в силах. Вариантов сотни, горизонт событий широчайший и, похоже, это и есть свобода.
Мне кажется, что в сознании я застрял где-то между глубоким старцем, осознавшим прелесть бесцельной жизни и зеленым юнцом, желающим взять от мира всё и прямо сейчас. Я хочу всё и не хочу ничего. У меня есть всё, что мне надо, но ничего нет из того, о чём я мечтаю. Мои мечты - это ненужное мне беспокойство.
Кто сказал, что у корабля, не имеющего цели, ветер не будет попутным? Этот «кто-то» ляпнул не подумав. Для истинного Корабля, познавшего свое предназначение, любой ветер в радость и по курсу. Смыслом жизни для просветленного Корабля будет не тихая гавань и не доставка грузов из порта в порт, а сама жизнь среди волн, течений и тайфунов. Жизнь среди новых маршрутов, где нет маяков и конечного пункта. Так жить хотел бы и я. Каждое мгновенье ловить счастье в самом течении жизни. Жизни без цели, планов и борьбы за её мнимые пряники. Возможно ли это? Мне кажется, что иногда у меня получается. Быть может именно поэтому я вот уже какой год не стремлюсь выйти из заключения пораньше. Зачем мне условно-досрочное? Научившись превращать жизнь в танец где угодно, можно счастливо улыбаться даже в карцере. Услышав от кого-нибудь подобное, я бы сморщился от слащавой пафосности. Но я ведь улыбался, знаю…
Но если так, то почему меня все же удручает цифра сорок?
Все прежние годы, насколько их помню, я всегда увеличивал свой возраст. В тридцать с половиной лет я считал, что мне уже тридцать один. И приближаясь к дням рождения, цифра лет меня уже не волновала - за год я успевал к ней привыкнуть. Но сейчас, всего за неделю до сорокета я всё ещё уговариваю себя, что мне лишь тридцать девять. Что за дурацкий страх?
Стоит призадуматься и я понимаю - это условность. Время придумали мы сами, дабы не сидеть в тюрьме дольше отведенного и не сильно опаздывать на свидания. Но тот же ум играет штамповкой доводов: «ты должен быть, ты должен соответствовать, ты должен добиваться…»
Этот диссонанс и дурачит. В голове то мысли о дорогих автомобилях, успешном бизнесе и обеспеченной семье, то «счастье в мгновеньях» с желанием писать-писать-писать. И вот именно сейчас, когда я пишу-пишу-пишу, то чувствую, верю и знаю, что через неделю будет обычный день, и что «сорок» - это лишь ярлык, и что я должен не соответствовать, а быть. И в этот день, как в предыдущий и последующий я буду одинаково хорошо вставать на «мостик», играть в шахматы и приветствовать солнце. Прямо сейчас я живу в удовольствие и доволен тем, что просто живу. Закончив писать, я чувствую счастье и делюсь им с окружающими, временами, правда, стряхивая этих окружающих со своей счастливой шеи.
Но стоит мне отвлечься на яркий клип или обложку журнала, как мне снова сорок лет, у меня ничего нет и на воле мне придется пахать, вцепившись в оглобли рутинной жизни.
Я совершил ошибку уже в том, что придал своему возрасту излишнюю значимость. Но как я мог избежать этого, если все зеки вокруг постоянно напоминают мне о юбилее, напрашиваясь за будущий стол с угощениями? Называют в шутку «стариком» и зовут меня не иначе, как по имени-отчеству.
С этим, кстати, беда. По имени-отчеству меня зовут даже некоторые сотрудники. Недавно курирующий меня оперативник устроил мне разнос, дескать я принуждаю зеков звать меня не просто по имени. Я заметил, что может это вежливость и банальное воспитание, что здесь плохого? Опер рассердился: «У спецконтингента есть только фамилия и имя, а по имени-отчеству здесь зовут только представителей администрации». В этот момент в кабинет зашёл заместитель начальника колонии по кадрам и воспитательной работе, майор между прочим, и, увидев меня, воскликнул: «Антон Юрьевич, ко мне потом зайдите...»
Оперативник был в шоке, я лишь пожал плечами и улыбнулся. Не иначе, я всё же старик.
3 - Сибирские зимы
27.12.2016
В Сибирь этап привёз меня зимой. Первая память — два десятка ледяных наручников на длинном шнуре, «гусеница» из мужчин и женщин вперемежку, онемевшие руки и долгий конвой из «столыпина» в автозак. Мимо проплыл привокзальный киоск, и вид горячих чебуреков за стеклом немного меня согрел.