На этом мы остановились. Люди, ждущие четко проговоренного нового решения, не найдут его в описанном случае, и все-таки Джун перестала быть печальной и угрюмой, перестала жаловаться на свекровь и ждать, что она изменится, и больше не считала, что ее случай безнадежен. Она придумала, как использовать хозяйственность свекрови себе во благо. Но самое главное, расставшись с грустью и ролью жертвы, Джун открыла себя для радости.
Подавленная печаль
Рой: Я не плакал, когда моя мать умерла…
Мэри: Почему?
Рой: Мы не плачем. В нашей семье мы… не плачем. Мне было всего девять. С тех пор я не плакал.
Мэри: Хотите быть там и позволить себе чувствовать то, что чувствуете?
Рой: Не думаю, не думаю, что хочу там быть. Я бы пока остановился.
Мэри: Хорошо. Может быть, однажды вы позволите себе чувствовать то, что чувствуете… чувствовать то, что вы могли бы чувствовать в то время, если бы нашелся кто-нибудь, кто бы понял вас.
Рой внезапно начинает всхлипывать. Он плачет около пяти минут. Один из клиентов обнимает его за плечи.
Боб: Ну как вам сейчас?
Рой: Немного смущен. В общем, в порядке. Мягче. Я подталкивал своих клиентов к чувствам. Себя — нет… до сегодняшнего дня.
Мэри: Я рада, что вы познали свою печаль. По моей теории люди, подавляющие гнев, рискуют стать жертвами, потому что они не говорят: «Черт побери, пошел прочь с моего пути!» Люди, подавляющие страх, могут делать это намеренно, чтобы в результате быть убитыми. А люди, подавляющие печаль, хотят заглушить свою радость. Рой: Спасибо, ваша теория мне нравится, и, думаю, вы правы.
Клиенты, боящиеся собственного гнева, могут очень продуктивно работать с собой. Они расстаются с чувством вины, печалью, беспокойством, решают жить, наслаждаться своей сексуальностью, более продуктивно работать. Позже, после принятия ряда жизненно важных решений, они готовы разобраться с боязнью гнева и десенсибилизировать себя. Клиентов же, боящихся собственных слез, лечить намного труднее, потому что до десенсибилизации они не могут делать никакой значимой работы. Мы очень обрадовались, когда Рой разрешил себе заплакать. Если плач правильно управляется терапевтом и группой, одного раза обычно бывает достаточно для десенсибилизации. После этого занятия Рой разрешил себе продвигаться и в других эмоциональных направлениях, чтобы немного изменить того интеллектуального, бесчувственного, слегка депрессивного психотерапевта, каким он был последние 20 лет.
Рой представляет один тип клиентов, боящихся продемонстрировать печаль. Другой тип мы называем «Суперменом». В течение всего периода заключения контрактов Супермен опаздывает, на занятиях сидит либо в преувеличено расслабленной позе, либо слишком прямо, скрестив на груди руки. Он смотрит поверх терапевта, как бы объявляя: «Я долго размышлял, над чем бы я мог поработать здесь, и не нашел у себя ни одной проблемы. Если мне придет что-нибудь в голову, я вам сообщу». В течение всего семинара он играет роль «сильного папочки» по отношению к беспомощным женщинам, а с парнями, боящимися слез не меньше, чем он сам, вступает в игру «малолетний правонарушитель». Он пропускает занятия, отпускает шуточки по поводу лечения и нарушает разные мелкие правила. В любой из своих ролей такой терапевт успешно сопротивляется персональной работе. Обычно он работает с правонарушителями и преступниками и вполне мог бы быть включен в собственную картотеку, за одним исключением — он не психопат. Он нетерпеливый и очень заботливый человек, который в детстве решил, что "никто не заставит меня плакать'' и вырос со страхом показать как свой гнев, так и свою печаль. Вот почему он и стал «Суперменом».
Но если такой клиент в конце концов разрешает себе поработать, результаты бывают потрясающими.
Зип не включается в работу в течение всей семинарской недели. Перелом происходит в последнее утро. Он говорит, что хочет «понять» сон, который «иногда меня беспокоит». Рассказывая сон, он крутит пальцы, голос его, в попытке побороть эмоции, постепенно становится все более и более напряженным. Вкратце его сон выглядит следующим образом: «Я сижу за столом в кабинете и внезапно понимаю, что мой сын не со мной. Я выбегаю на задний двор и вижу, что он мертвый плавает в бассейне». Сон его страшно волнует, и он признается, что замучил себя объяснениями, основанными на том, что он знает о «подсознательной враждебности» и «желании смерти». Он обожает своего сына.
Боб работает очень медленно, заставляя его быть каждой частью своего сна и объясняя каждую часть как сторону его личности. Зип становится письменным столом: массивным, солидным, зависимым; кабинетом: закрытым, всегда прибранным, набитым информацией; дорожкой к бассейну: твердой и скучной; бассейном: прохладным, наполненным. До этого он принимал все характеристики как описывающие его самого. Работая, он боролся с подступающими слезами, но подойдя к бассейну, начинает всхлипывать. Он плачет несколько минут, прежде чем заговорить.
Боб: Станьте ребенком из своего сна.
Зип: Я красивый, милый, самый важный в жизни Зипа. (Он снова плачет).
Боб: Говорите дальше.
Зип: Я умный. Я люблю жизнь. Я… мертвый.
Боб: Послушайте, соответствует ли это тому, что я скажу… Я часть Зипа — красивая, милая, умная, любящая жизнь, самая важная для Зипа. И эта часть Зипа мертва.
Зип: Спасибо! Да, соответствует! Я утонул в работе… в… да, соответствует! Я утопил самую живую свою часть. Спасибо, Боб. Я закончил! Больше себя топить не буду!
Когда подобный Зипу клиент позволяет себе выразить чувства, жизненно важно, чтобы этот опыт был позитивным. Было бы терапевтическим насилием подтолкнуть клиента к чувствам, а затем оставить его без принятия нового решения. Мы просим терапевтов не подталкивать клиента к интенсивным чувствам, если они не знают наверняка, как подтолкнуть его к успешному выводу. Лечение Зипа можно было бы назвать антитерапевтическим, если бы ему позволили и дальше считать свой сон выражением «подавленной враждебности» или если бы работа с ним прекратилась в момент плача. Но в данном случае результатом лечения стало принятие замечательного нового решения «Больше себя топить не буду!» и осознание того, что чувствовать — вполне безопасное занятие.
Страх и беспокойство
Мы определяем страх как эмоциональную реакцию на реальную или воображаемую опасность в настоящем, а беспокойство — как реакцию на реальную или воображаемую возможную опасность в будущем. Человек боится игрушечного пистолета, если верит, что тот настоящий. Человек с фобией знает, что его страхи воображаемые, но боится так же, как если бы они были настоящими. Беспокойный человек рассказывает себе страшилки о том, что может с ним в будущем случиться.
За все годы нашей терапевтической практики мы ни разу не встречались с реальной опасностью в наших группах; страхи, о которых нам рассказывали, были воображаемыми. Тем не менее страхи в повседневной жизни, о которых рассказывают клиенты, могут оказаться и обоснованными. Первым делом терапевт должен определить, имеет ли рассказываемое реальную почву. Человеку, боящемуся своего реально опасного супруга или супруги, необходимо помочь найти способ защитить себя. Клиенты, которые перед лицом реальной опасности не делают ничего, чтобы защитить себя, вероятнее всего, живут в соответствии с решением «Я подтолкну тебя к моему убийству» или «Я разрешу тебе убить меня». Решающим моментом в лечении становится контракт о самозащите и затем принятие нового решения ценить и защищать себя.
Когда же клиент боится в совершенно безопасной ситуации, мы ищем раннюю сцену, являющуюся прототипом сегодняшнего страха.