Переход к другой сцене происходит, когда клиент внезапно понимает, когда именно принято некое важное решение. Джим Хинан — терапевт и наш помощник:
Линда: Мне снится сон… кошмар. Я бы хотела избавиться от него.
Джим: Хм-м. Он вам часто снится?
Линда: Все время снится.
Джим: Все время?
Линда: Раз в одну-две недели — всю жизнь с такой частотой.
Джим: Даже когда вы были младенцем?
Линда: Нет, лет с четырех-пяти, точно не помню.
Джим: Точно не помню. (Отражение).
Линда: Ну, как размытое пятно — чуть мерцает, точно не знаю.
Джим: Это «пятно» похоже на ваш сон?
Линда: Да. (Кивает).
Джим: Когда вы видели его в последний раз?
Линда: Прошлой ночью.
Джим: Будьте там — в вашем сне — и расскажите, что происходит.
Линда: Я лежу в кровати, и вдруг раздается громкий звук. Я вскакиваю. Бегу по длинному темному коридору. Мне страшно. В конце коридора свет и телефон на стене. Из телефона кричит голос. Я просыпаюсь. Он снова и снова кричит: «Линда, Линда!».
Джон: Вы просыпаетесь в страхе?
Линда: (Смотрит испуганными, широко открытыми глазами). Да.
Джон: Будьте коридором. Расскажите сон, как его видит коридор.
Линда: Мой телефон кричит: «Линда, Линда!».
Джим: Будьте голосом в телефоне.
Линда: Я — голос в телефоне. Я кричу: «Линда, Линда!».
Джим: Кричите.
Линда: Линда, Линда! (Истерически кричит. В тот же момент она внезапно падает головой на колени и начинает плакать. Через какое-то время начинает говорить голосом маленькой девочки.) Это ночь, когда умер мой папа. (Переходит на Взрослый голос.) В душе у него случился сердечный приступ, и он упал, проломив стеклянную дверь. Я выбежала в коридор. Он звал: «Линда, Линда!».
Джим: Что происходит?
Линда: Мама говорит мне, что это — всего лишь плохой сон и я должна идти спать. (Всхлипывает).
Джим: Сколько вам лет?
Линда: Четыре с половиной.
Джим: Выйдите из сна и вспомните реальное событие. Хотите поработать с ним?
Линда: Да.
Джим: Будьте снова в своей постели, после того, как мама отослала вас туда. Будьте там!
Линда: Я в постели. Я боюсь. (Плачет тихонько.)
Джим: Что вы говорите себе?
Линда: У меня был страшный сон, но это не сон!
Джим: (Ставит перед Линдой стул.) Скажите это своей маме.
Линда: Это не сон. Я слышала. Слышала! Я ничего не выдумываю. Я слышала. Это не сон.
Джим: Будьте мамой. Мама, что ты хочешь сказать?
Линда: (Мама). Я боюсь.
Джим: Скажите маленькой Линде.
Линда: (Мама). Я тоже боюсь. Прости меня. Ты ничего не выдумала. Я хотела, чтобы это было сном. Меня тоже зовут Линдой. Твой папа звал меня.
Джим: Будьте маленькой Линдой.
Линда: У меня и глаза, и уши в порядке — я знаю, что такое сон, и я понимаю разницу! (Смотрит на Джима и кивает.)
Джим: (Кивает и улыбается.) Скажите это здешнему народу.
Линда: (Оглядывает группу.) Я не сумасшедшая. Я понимаю разницу! (Улыбается.)
Джим: Как вы сейчас?
Линда: Я закончила. Чувствую волнение… и грусть.
Джим: Закончили с мамой?
Линда: На сейчас — да. Спасибо.
Джим: Поблагодарите также и маленькую Линду!
На следующей встрече она сказала «прощай» своему отцу, а через полгода сообщила, что больше не видит кошмаров.
Нас часто спрашивают, как мы определяем, какой тип сцены использовать. Мы руководствуемся следующими нежесткими правилами: 1) Мы переходим от фантазии к реальности, если последняя более важна. Например, так сделал Джим при работе со сном Линды. 2) Мы используем сцену, которая интересует как клиента, так и нас, и в которой клиенту, похоже, легче ощутить энергию свободного Ребенка. 3) Если клиент не принимает нового решения, в следующем рабочем сеансе мы меняем сцену. После принятия нового решения мы очень часто возвращаемся к первой сцене, чтобы дать клиенту возможность закрепить свое решение. 4) Меняя клиентов, мы меняем и типы сцен, чтобы избежать повторений и стереотипного, приспособленного поведения. Если один клиент принял новое решение в ранней сцене, работа со следующим будет проходить в недавнем прошлом, в настоящем или в воображении. 5) Если клиент регулярно работает в определенном типе сцен, мы предлагаем ему поэкспериментировать в другой модальности. 6) Если один из нас проводит «мозговую атаку», он (она) имеет приоритет. Если же результат этой «атаки» нулевой, мы восстанавливаем правила.
Контекст, другие и клиент
Клиенты легко учатся создавать сцены в реальной жизни, в воспоминаниях, в воображении и ощущать себя своим Ребенком в этих сценах. Если происходит только это, результаты можно назвать совершенно антитерапевтическими. Клиент снова и снова проигрывает и переживает в чувствах те же сцены, мысли, эмоции и, вместо излечения, усугубляет свою патологию. Мэри вспоминает клиентку, которая свое трогательное прощание «с тетушкой» закончила словами: «Это мое последнее „прощай“ тебе!». Мэри спросила ее, а когда и где имели место предыдущие прощания. «О, я говорила тетушке „прощай“ с Фрицем Перлзом, и в Нью-Йорке, и…». И она назвала еще с полдюжины известных терапевтов. Чтобы принять, наконец, новое решение, ей необходимо вооружить своего Ребенка новым пониманием, осознанием ситуации — пониманием достаточно сильным, чтобы разрешить себе измениться.
Наша роль как терапевтов состоит в непрерывном внимательном поиске в каждой сцене «чего-то пропущенного», что позволит перевести сцену из разряда трагедии в разряд драмы со счастливым концом. Чтобы выгнать со сцены жертвенность, мы полностью концентрируемся на проблеме клиента. Для этого мы мысленно делим сцену на три составляющие: сам (или клиент), контекст сцены и другие персонажи сцены. Мы проясняем для себя, какие специфические факты, мысли, чувства и поведение подавляет клиент по отношению к себе, другим или контексту, чтобы продолжать чувствовать себя жертвой старого решения.
Все люди внимательны или невнимательны выборочно. Так, Мэри, когда читает, ничего не слышит. Чтобы привлечь ее внимание, Боб заводит какую-нибудь дурашливую речь: «Эй, Мэри, а не слоны ли танцуют у нас на лужайке? Думаю, это они! И заметь, мартышки тоже резвятся, прыгая по деревьям». В конце концов она начинает слышать. Эрик Берн иногда не видел. Работая с Бобом в одном и том же здании и часто встречаясь, Эрик однажды спросил Боба, сбрившего бороду год назад: «Когда вы перестали носить бороду?». Ребенок может весь день играть на улице, не замечая, что у него температура и болит ухо. В процессе терапии нас интересуют области невнимания, присущие данному клиенту.
Вирджиния Сатир пишет, что клиенты постоянны в невнимании к себе, контексту или другим. Так, обвинитель невнимателен к нуждам и желаниям других, когда он их ругает и обвиняет. Миротворец недооценивает себя. Рациональный человек, требуя «фактов», недооценивает как себя, так и других. Иррациональный недооценивает все стороны жизни. Мы добавляем к списку Вирджинии еще и «детей-цветы», которые игнорируют контекст и поэтому не могут решить проблемы, существующие в действительности.
Когда обвинитель блокирует новое решение, он, как правило, ждет изменений от других, на самом деле имея в виду: «Я не сдамся, пока этот человек не сделает что-нибудь для меня». Новое решение возможно только тогда, когда он захочет увидеть «этого человека» в другом свете и понять, что не тот заставляет его чувствовать.
Миротворец останется в тупике, пока не позволит себе ощущать самого себя, свои нужды, желания и эмоции. Он должен дать отпор «другим» в прошлом, осознав, что не несет за них ответственности и не «заставлял» их чувствовать.
Рационалисту нелегко найти контакт со своими и чужими чувствами из-за чего перейти в эго-состояние Ребенка тоже нелегко. Мы поглаживаем его за создание сцен и разрешение себе чувствовать в них. Мы очень осторожны, чтобы невзначай не подтолкнуть его к драматизации, поскольку знаем, что хотя принятые им новые решения часто едва выражены, они так же значительны, как те, что приняты эмоционально и шумно клиентами другого типа.