За то время, что я провела за занавеской, появилась большая, красивая женщина.
Я выхожу. В месте, где был ночной горшок, теперь находится женщина в постели, которую я использовала для сна, когда была ребёнком (в той же самой комнате моей матери). У женщины сейчас я вижу только прекрасное ангельское лицо в окружении благоухающей, очень лёгкой дымки. Это подобно видению. Она говорит, что не понимает, как всё работает (это достижение или трансформация). Рядом с ней возникает достаточно маленькая фигура святого и позади неё ангел, который ведёт и направляет её. Обе фигуры полны цвета и состоят из множества мелких частей, подобно фигурам в церковных витражах. Я смотрю на это видение и понимаю! Я говорю, что я знаю. (Мелькает мысль: под руководством ангела!)
В этот момент моего деда охватывает тошнота. Он как будто бы поднялся из кровати моей матери. Он сидит перед ней, опираясь на прикроватную тумбочку. Плача, он говорит, что должен умереть, и добавляет: «Я никогда не думал, что это будет наша последняя прогулка вместе». Я подхожу к нему с большой нежностью и отправляю Агату за доктором. Больше всего я бы хотела преклонить колени и обнять его. Я глажу его лицо и целую его прямо в рот с красными губами.
Сновидица родом из крестьянской среды и осиротела в возрасте шести лет. Её отец трагически погиб на войне, а мать умерла вскоре после этого. Маленькую девочку взяли к себе родственники, но не было никого, с кем она была бы близка. Все её чувства были обращены к самке собаки, к которой она часто прижималась, чтобы ощутить тепло. Её сёстры также были взяты родственниками, но в другое место. Сестра Агата, появляющаяся во сне, задолго до того умерла от карциномы. Дедушка, также появляющийся во сне, тоже умер много лет назад, так что на самом деле здесь сновидица, направляемая двумя духами мёртвых, проходит некею, спуск в глубины бессознательного. В этих «духах» нетрудно распознать тень и анимус в терминах юнгианской психологии; иными словами, сестра представляет тёмную, неизвестную сторону эго, а дедушка — бессознательную духовную установку в отношении бессознательного.
Крепость или имеющее религиозное значение отверстие в скале — это известный архетипический символ, выражающий неизбежность становления собой, мучение абсолютной направленности личности внутрь самой себя, каковая теперь очевидно становится необходимой. Этот мотив напоминает инкубационные камеры Асклепия и других богов врачевания или katoche в античности, то есть то «заключение», которое также рассматривалось как одержимость, иными словами, состояние полного подчинения хтоническому богу[49]. Люди входили в эту тюрьму, чтобы получить инициацию в тайный божественный культ через свои сновидения.[50]
Поток — часть этого образа. Как C. A. Meier показывает в своей книге Der Traum als Medizin (Сон как лекарство),[51] ручьи или искусственные потоки были обнаружены во всех местах, связанных с целительством, или около них. Он говорит:
Вода в целом играет могущественную роль в ритуалах Асклепия. Эти источники и бассейны никогда не были минеральными или термальными. По аналогии со змеёй Асклепия, скорее всего, они просто сначала принадлежали ему как хтоническому богу, а потом из-за своей связи с богом и стали hagiasma (исцеляющим источником). Все хтонические боги (dii chthonii) рядом с посвящённым им местом имели источник (pege); <…> даже христианские преемники древних богов исцеления, святые, которые совершали чудеса исцеления, почти все имели источник в своих церквях.[52]
Купание в этих источниках было равносильно очищению и даже содержало в себе элемент крещения как внутреннего возрождения и coniunctio, другими словами, внутреннее достижение единства и целостности.[53]
Психологически образ источника означает, что в глубинах бессознательного может быть заново открыт поток жизни. Жив ли человек или чахнет подобно мёртвому — дело, в конце концов, субъективного психического ощущения, которое зависит от того, двигается ли человек в потоке бессознательной психической энергии или же отрезан от него.
Сновидица замерзает. Она неподходящим образом одета в свой изношенный домашний халат. Её установка в отношении бессознательного пренебрежительна, не достаточно «тепла» и поэтому неадекватна. Поэтому она одалживает халат деда; другими словами, она пытается перенять его отношение к бессознательному. Об этом давно умершем отце её матери она знала только, что он прибегал к «чёрной магии» и что люди собирались в его доме по ночам, чтобы вызвать дьявола: «Люди часто слышали, как дьявол гремел цепями». И сама сновидица очень интересовалась такими вещами. Она читала работы Элифаса Леви и очевидно была очень сильно впечатлена ими. Однако — и в этом была опасность — она не намеревалась особо говорить об этом. Дедушка явно служил персонификацией этого «грязного» отношения к глубинным силам, которое нужно было очистить. Он появляется как гермафродит, символ целостности, есть даже что-то уродливое в нём,[54] так как в нём в единое целое объединяются два элемента ещё до того, как они будут должным образом поляризованы, — это случай всё ещё противостоящих друг другу противоположностей, а не новый coniunctio oppositorum.
50
См. также моё обсуждение in
Publications, 1980), pp. i6ff.
54
См Юнг “Психология переноса”. Главнейшая роль, которую играет гермафродит в алхимии, связана с “нечистым” смешением материи и бессознательной психики, нечто, о чём алхимики не волновались.