Но врач так и не приходит. Вместо него появляется круглая медсестра в сопровождении санитара, похожего на огромного орка. Они обходят палату, раздавая психам таблетки, разложенные по маленьким пластиковым стаканчикам. Бабы открывают рты, дабы показать, что всё проглотили.
Подходит моя очередь, мне протягивают стаканчик, наполненный таблетками. Я говорю: «Это, наверное, не мне. За мной сегодня приедут родители». Круглая тётка грубо отвечает: «Пей!». Слёзы текут градом, я отпихиваю её руку и случайно рассыпаю таблетки. Она командует: «Толик, давай!», и я моментально оказываюсь в горизонтальном положении, с заластанными за спиной руками. Здоровенная игла впивается мне в зад. Но Толик не отпускает, он плотно вжимает меня в вонючий матрас, и держит так до тех пор, пока моё тело не начинает сводить судорогами. Голова неестественно закидывается назад и влево, крючит пальцы на руках и на ногах, колени как будто вывернуты наизнанку. Я успеваю подумать: «Твари! Галоперидол! За что?». Во рту становится сухо, картинка уплывает, потом выключается свет. Как хорошо! Наконец-то тихо. А может пустота в глазах, это не так и страшно? Уж не страшнее того, что происходит вокруг.
Свет снова включается ближе к обеду. Снова багровая санитарка брякает посудой, снова мечет на стол шлёнки, полные блевотных харчей. Я молча иду к столу, сажусь, распихивая других баб, хватаю кусок чёрного хлеба, потом ещё один. Мне плевать, что кому-то не достанется. Мне нужна вода! Где вода? Я хочу пить!
Санитарка разливает какую-то жидкость в железные кружки. Хватаю первой! Залпом выпиваю, потом начинаю жадно заглатывать хлеб. Крошки сыплются изо рта, но меня это уже не волнует.
К баланде я не притронулась, а сразу пошла к своей койке, достала из кармана халата медвежонка, прижалась к нему щекой и закрыла глаза. И всё-таки зачем они кладут тапки под подушку? Надо непременно это узнать.
Просыпаюсь от того, что кто-то грубо толкает меня в бок.
- Вечерний обход, - прошипела круглая медсестра.
Наконец-то! Врач! Теперь-то меня точно отпустят, и я поеду домой! Перед глазами всплывают лица родителей. Мне влетит! Точно влетит! Но это не важно. Мысленно прокручиваю предстоящий диалог. Я уже знаю, что скажу. Я точно пообещаю больше не уходить из дома! Я маму буду слушать. Никаких притонов! Я восстановлюсь в институте, ведь ещё не поздно. Я... я...
Мои мысли прервал голос врача.
- Так, попытка суицида? Сопротивлялась? Таблетки выкинула? Назначьте инъекции. Родителям... нет, нельзя... Посещение, когда, состояние стабилизируется. Посмотрим... Не раньше, чем через неделю.
- Доктор! Я по ошибке. Это какое-то недоразумение... Я нормальная!
Он безразлично посмотрел сквозь меня, пробормотал:
- Тут все по ошибке. И все нормальные, - затем встал и направился к соседней койке.
В моей груди, как в огромном барабане, катаются сотни, нет тысячи металлических шариков с шипами. Они мешают дышать, цепляются друг за друга и разрывают изнутри мою плоть. Я не могу плакать, не могу кричать. Мне даже не страшно, просто больно. Сердце стучит в ушах, ноги, будто наполнены свинцом. Я ничего не слышу и не вижу, меня тошнит, но нет сил даже пошевелиться.
На ужин рагу из серого картофеля; в нём плавают ошмётки чего-то, похожего на жилки из низкосортной тушёнки. И снова хлеб. Только вечером он чёрствый и заветренный. И снова круглая медсестра с уродливым орком. На этот раз для меня два шприца и несколько таблеток. Я не сопротивляюсь, сама подставляю под укол пятую точку, пью таблетки. Минут через десять наступает ощущение пустоты, и я проваливаюсь в колодец, на дне которого лежит мой плюшевый мишка. Он укоризненно на меня смотрит, и я понимаю, что забыла его покормить. Зачем я сюда спустилась? Наверное, я должна была что-то найти. Но только не помню, что именно. Но это не важно, об этом я могу подумать завтра.
Просыпаюсь утром с мыслью о том, что им меня не сломать. Пытаюсь найти в кровати моего плюшевого друга, но его нигде нет. Внутри всё переворачивается, я впадаю в ярость, начинаю перетряхивать постель. Пусто. Толкаю бабку, лежащую на соседней койке.
- Где мой медведь? Говори, падла!
Она молча таращит на меня глаза и ехидно улыбается. Я понимаю, что это она, ведь больше некому! Я хватаю её за ухо и стаскиваю с подушки, она начинает истошно орать. Просыпаются бабы, кто-то тоже начинает кричать спросонья, затем в палату влетают санитары, грубо командуют: