- Ти-хо! - но психи уже неуправляемы, они воют на все лады, как множество пожарных сирен. Кто-то плачет. Бабка тычет в меня пальцем, другой рукой держится за красное ухо, продолжая всё так же истошно орать.
- Она! Она! - задыхаясь, кричу я, - Она украла моего медведя! Она сумасшедшая!
На подмогу прибегают ещё двое здоровяков. Один уводит бабку, другой что-то говорит воющим бабам, и они начинают потихоньку замолкать.
- Ну-с, и что за кипиш?
- Да вон, малая чудит!
Это про меня что ли? Душа уходит в пятки, пульсируют виски, а сердце вновь бьётся в ушах.
- Говорю вам, бабка медведя украла! Она больная!
Санитары начинают громко ржать.
- Неужели больная? Ха-ха-ха! Удивила!
Перетряхивают постель, и находят моего медведя у бабки в наволочке.
- Ну! Что я говорила!
Однако то, что я говорила, было уже не важно. В палату входит заспанный и злой дежурный доктор. Несколько секунд они перешёптываются с санитарами, один уходит. Возвращается с двумя шприцами.
- Доигралась, малая! Тише будь!
Две иглы, одна за другой, вонзаются в мою плоть. В этот раз свет выключили быстрее, чем обычно. Нет, им всё равно меня не сломать!
***
После конфликта с бабкой и последовавшими за ним уколами, память стала меня подводить, но это событие я помню отчётливо. Вроде бы это был третий день моего пребывания в психушке.
После завтрака всем раздали таблетки, мне сделали очередной укол, от которого картинка перед глазами побледнела и расплылась. Я впервые вышла из палаты прогуляться по коридору.
Все бабы были очень возбуждены. Санитарки забирали их небольшими группами, человек по восемь, и вели в огромную ванную, в которой, помимо раковин находились души, привинченные к стене. Бабы выходили розовые и довольные. На этаже непривычно шумно, ведь сегодня банный день!
Я стою у стены на полусогнутых, меня подкидывает из стороны в сторону, как при сильной качке. В «баню» меня не позвали. Не положено, ведь я тут меньше недели. Я смотрю в дальний конец коридора, туда, где находится дверь душевой. Вдруг эта дверь с грохотом распахивается, и оттуда выбегают бабы с истошными криками. Кто-то орёт «Мужики!», кто-то визжит «Спасите!», а кто-то просто голосит во всё горло. Мыльные, абсолютно голые бабы скользят по коридору, падают, наступают друг на друга, их безумные глаза блестят. Они похожи на стадо перепуганных буйволов, за которым гонится целый прайд львов. Но гнался не прайд. Трое санитарок в абсолютно мокрых халатах бежали за бабьим стадом, а из противоположного конца коридора на подмогу уже спешили двое оркоподобных здоровяков, которые перекрыли вход в палаты. «Это была славная охота!», - пронеслось у меня в голове, после чего одна из пробегавших мимо баб задевает меня локтем, я теряю равновесие, поскальзываюсь на мыльной пене и падаю, со всей силы ударяясь затылком об пол. Я слышу, что в отделение прибывает подкрепление, слышу, как ловят взбесившихся баб, как кладут их на «вязки». Наверное, им сделали уколы, потому что крики постепенно затихают. Ко мне кто-то подходит, но я не понимаю, кто именно, ведь картинки перед глазами нет, а только какие-то непонятные цветные пятна. Меня поднимают крепкие мужские руки. Неужели и меня тоже «распластают» за компанию? Но санитар довольно дружелюбно спрашивает:
- Больно?
- Не очень, - отвечаю, - просто не вижу ни фига!
По голосу понимаю, что это Толик. Стоило расшибить себе башку, чтобы услышать хоть одно доброе слово в свой адрес. Как я благодарна ему за это «больно»! Я готова падать так по три раза на дню, только чтобы кто-то подошёл и спросил «Больно?». Слёзы текут из моих ничего не различающих глаз.
Толик занёс меня в кабинет врача и усадил на кушетку. Я чувствую, как сухие шершавые пальцы касаются моей левой руки. Это доктор меряет мне давление. Оно оказывается очень низким, и мне делают внутривенную инъекцию. Картинка постепенно начинает проясняться. Мне показалось, как будто кто-то вынул огромные ватные тампоны из моих ушей. Звук стал настолько громким, что я даже испугалась. Шуршание бумаг, которые перебирал доктор, резало слух. Он поднял на меня глаза и начал разговор.
- Ничего страшного. Это всего лишь побочное действие лекарств. Сейчас тебе лучше?
- Да, - говорю, - спасибо.
Интересно, почему вдруг ко мне поменялось отношение?
Он продолжил.
- Сегодня приезжал твой отец. Такого уважаемого человека подводишь. Нехорошо.
Ах вот оно в чём дело! Папа приезжал! Папа! Значит он обо мне не забыл! И слёзы потекли ручьём. Я рыдала, плечи ходили ходуном, а грудную клетку раздирало изнутри от переизбытка воздуха, который я заглатывала при всхлипываниях.