Час пик не наводнил городское пространство клокочущим человеческим потоком. Редкие прохожие жались к стенам домов. Полицейские, закованные в обмундирование класса «стальная кобра», использующееся в самых крайних случаях, стояли как истуканы посреди иссушенных кровавой ночью автомобильных трасс.
Гордон Харрингтон вновь встречал рассвет в полицейском депорте. Всю ночь мотаясь по городу, заглядывая в лица обезображенным трупам, наблюдая, как еще неделю назад процветающий город превращается в кровавое месиво, Гордон медленно терял ощущение реальности. Примерно к трем часам утра, послетого как на углу Шестой авеню и Сандерс-стрит обнаружили разделанное по всем мясницким правилам человеческое тело, капитану начало казаться, что он спит. Голова, руки и ноги трупа были отделены от туловища. Вспоровший брюшину нож обнажил внутренности. Часть из них была вырвана из тела и валялась вокруг.
Харрингтон отличался крепкими нервами. Не подвели они и на этот раз. Он только сплюнул под ноги и выругался долгим родным выражением. На душе сразу стало легче: площадная брань обесценила кровавое преступление, сведя его изуверские черты к избитой идиоматике.
Полицейских же из оцепления, тех, кто стоял поближе, выворачивало наизнанку.
— Это что-то невообразимое, — задыхался молоденький паренек в синем мундире. — Я больше не могу, сэр. Не могу!
Капитан едва успел отскочить от струи, вырвавшейся изо рта офицера.
— Ну, ну, перестань! — Гордон с опаской приблизился к полицейскому и попытался изобразить отеческое участие. — Будь мужчиной!
Парнишка натужно всхлипнул:
— Простите, сэр, больше не…
Гордон Харрингтон вновь оказался быстрее…
10
За свою жизнь капитан повидал множество самых разнообразных форм проявления человеческой деструктивности. Но, сколько он себя помнил, насилие всегда относилось к штучному товару. За убийство в депорте хватались как за спасительную соломинку — город не баловал полицейских работой, но зато баловал сокращениями штатов. Лейтенант О'Харрис часто зубоскалил по этому поводу, предлагая сформировать бригаду потрошителей во главе с патологоанатомом. Как весело, подумать только!
Сбылась мечта идиота! Потрошители развелись в неимоверных количествах. Как кролики на звероферме! Еще вчера Гордон готов был отдать голову на отсечение, что действует маньяк-одиночка. Но после сегодняшней ночи… Не может ни один придурок на свете раскромсать девяносто восемь людей за ночь. Получается в час больше десятка. Хоть консервный завод открывай!
С другой стороны, все убийства совершены по одному и тому же сценарию — голова и конечности отделены от туловища, живот вспорот, часть внутренностей вырвана. Да, еще лицо. Лица жертв изрезаны крест-накрест ножом, глаза выколоты, язык выдран с корнем. Ни в одном из случаев не обнаружено ни глаз, ни языка. Сожрал он их, что ли?!
Возможно, действует хорошо организованная банда.
Этот вывод напрашивался сам собой. Даже не банда, а религиозная секта. Этакие борцы за чистоту веры. Это могло бы все объяснить, если бы…
Часов в десять, когда самое время расслабиться за утренним кофе, в депорт притащили старушку. Миссис Линдли, семьдесят пять лет, ноги-палочки. Дебил О'Харрис лыбился во всю широченную харю:
— Нашли, сэр. Вот эта!
Начальник депорта терпеть не мог деревенщину. Детина появился в Манхэттене лет пять назад. Поступил в полицейскую академию, но так и не поумнел. «Уж лучше бы ты ковбойствовал в своем сраном Техасе, — подумал Харрингтон, — тупой ублюдок».
— Что ты нашел?
О'Харрис сиял, как лакированный ботинок, по которому только что прошлись обувной щеткой:
— Она, сэр! Это она убила того парня на Денвер-стрит.
Старушка всем своим видом выражала протест:
— Кто здесь главный? — выкрикнула она тоненьким голоском. — Я буду жаловаться полицейскому начальнику!
— Посидите здесь, мэм.
Капитан покрылся багровыми пятнами: «Еще минута, и я его пристрелю». Он отвел дегенерата в сторонку:
— Ты что, хочешь меня достать? Можешь считать, что у тебя получилось! Какая старушка, идиот? Того парня четвертовали! Ты хоть знаешь, сколько сил для этого требуется?
Но О'Харрис засиял еще ярче:
— Я тоже так думал, сэр. Но вот посмотрите! — Он подал разгневанному начальнику голографический диск.
— Что это?
— Его ведь изуродовали около автостоянки, так?
— Ну? — капитан начинал что-то соображать.
— Так вот, аппаратура автоматического слежения сделала запись…
Капитан вырвал лазерный диск из рук увальня и бросился к голографическому транслятору.
Прямо посреди кабинета начальника депорта возникла объемная картинка. К стоянке подъехал зеленый «фольксваген». Из машины вышел человек. Мужчина постоял некоторое время в ожидании техника, который должен перегнать автомобиль на охраняемую территорию. Служащий куда-то запропастился. Мужчина нервничал, это было видно по тому, как он барабанит пальцами по капоту автомобиля. Незнакомец уже собирался сесть в машину, когда его что-то насторожило. Камера слежения запечатлела какое-то движение за его спиной.
Следующее, что увидел капитан, всколыхнуло его до самых кишок. Та самая старушенция, которая только что чуть не спровоцировала избиение подчиненного, словно коршун налетела на человека, запечатленного голографической камерой. Она разделала его обычным кухонным ножом с такой непринужденной легкостью, будто с детства только мясницким ремеслом и занималась.
Миссис Линдли придерживалась четкой последовательности действий. Сперва она воткнула нож в живот жертвы и изящным движением сделала разрез примерно до солнечного сплетения. Мужчина, естественно, упал. Затем она, не спеша, перерезала горло незнакомцу, видимо, для того чтобы избавиться от нечеловеческих воплей.
Добившись желанного результата, старушка деловито отпилила голову специально для этой цели припасенной ножовкой. Затем ту же операцию проделала с конечностями.
Проглоченный часом раньше гамбургер оказался на ковре, но уже в переваренном виде. Капитан не стал досматривать до конца и вырубил чертов агрегат. Харрингтон проклинал изобретателей объемного изображения.
Он вышел из кабинета и, посмотрев на лейтенанта стеклянными глазами, прохрипел:
— Надень на нее наручники, лейтенант, и посади в железную клетку.
— Так точно, сэр! — О'Харрис по-прежнему сиял от счастья. — Старая сука!
11
Миссис Линдли отрицала все. Обычные полицейские методы дознания, заключающиеся в активном использовании зуботычин, в ее случае были неприменимы, и старая перечница гундосила одно и то же: «Не понимаю, о чем вы, я буду жаловаться полицейскому начальнику».
«Да я полицейский начальник, я! — хотелось взреветь Харрингтону. Легче стало?» Допрос проходил тяжело.
— Молодой человек, — обратилась старушенция к капитану, — знаете ли вы о том, что мой племянник — видный конгрессмен? Он не позволит вам издеваться над старой женщиной!
В допросной запахло жареным. «Только этого мне и не хватало, — с тоской подумал капитан. — Сперва Бронсон, теперь еще эта карга». Видимо, поймав некоторое сомнение в глазах офицера, старушка распалилась еще больше:
— Да, уважаемый, вам это так просто с рук не сойдет. Я вам не какая-нибудь прости господи! Вот увидите, вас уволят, непременно уволят!
Если бы не неопровержимые доказательства, Харрингтон давно бы ее отпустил. Обычная выжившая из ума старая дева. Но против фактов, как известно, не попрешь.
— Ну, допустим, вы здесь ни при чем, — устало вымолвил капитан. — Но как, мэм, вы объясните вот это?
Капитан включил голографический транслятор, и в комнате для допросов разыгралась кровавая феерия. Миссис Линдли то и дело хваталась за сердце, закатывала глаза и охала, но в обморок не свалилась. Кроме того, после просмотра ее серые маленькие глазки блестели от возбуждения: