А ведь такой же хмырь, как Саня Омский или этот Лёха. Вон сидит, потеет с похмела. Значит, дело не в объективной гибели деревни Калитино. Дело в деградации.
Что такое деградация? Катастрофическое упрощение. Но простая вещь — живуча. Сложный компьютер сломать легко, а примитивный молоток — очень трудно. Вот и Калитино, выживая, деградировало в простоту. Нет работы, власти, магазина, дорог, газа, водопровода — ну и что? Их заменили картошкой, воровством, самогоном, мордобоем, дровами. Всё это — вечное, потому что элементарное. И этого уже не отнять. А шариковый одорант Nivea и репелленты Gardex — для пришельцев из сложного мира, для чужаков, которым тут не выжить.
Вот эта разница в степени сложности и напрягает. Пугает. Кирилл понял, что он боится этой деревни, как умный дрессированный сеттер, живущий в особняке лорда, боится гадюки из придорожной лужи. А все привидения — лишь овеществление его страха. Давно же известно, что лучшие романы ужасов сделаны из массовых фобий. Европа боялась наследия своего Средневековья, и родился готический роман с Дракулой. Америка мегаполисов боится маленьких городков, где чёрт знает что происходит, и Стивен Кинг становится королём. Русская провинция боится осатаневшей Москвы, и в бреду провинциалов рождается вампирская Москва «Дозоров».
А он боится деревни Калитино, затерянной в дыму торфяных пожаров. Здесь, в Калитине, для страха нет никакой «точки сборки», как сказал бы Кастанеда, кроме дикого здешнего Псоглавца. Который выжил, потому что очень прост: человек с башкой собаки, и всё. Ведь никто здесь наверняка не знает про святого Христофора, про тотемы язычников, про староверов и скиты. Но Кирилл-то знает. Пусть он и некрещёный, но он понимает: христианский святой не может повелевать демоническими собаками, которые разрывают беглых зэков.
Эти привидения — в его голове. Их нет. Они обусловлены тем, что он, человек урбанизированный, боится деградантской деревни. А отформатированы привидения еретической фреской. Был бы святой Христофор не с собачьей головой, а с кенгуриной, то ночью по коридору школы скакали бы кенгуру. Ему, Кириллу, на ночь нужен вовсе не пистолет с серебряными пулями, а хорошая девушка.
— Ты будешь чего-нибудь брать или нет? — страдальчески спросил у Кирилла Мурыгин.
— Мне замок нужен… — тупо повторил Кирилл.
— Сказал же, нету.
Кирилл молчал, не зная, что сказать.
— Иди на хер отсюда, — посоветовал Мурыгин.
8
Кирилл с улицы поверх забора изучающе разглядывал соседний дом. Наверное, это было жильё под дачу, принадлежавшее местным «городским». Крышу дома перекрыли профильным железным листом, стены отделали сайдингом, концы брёвен забрали в короба, поставили евроокна. Недешёвый тюнинг. Кирилл вспомнил, как на экскурсии в Коломенском экскурсовод объяснял им, туристам, как важно для деревянного строения «дышать». А в этой упаковке дом сопреет за пять лет. Ну, да и ладно, не его дело. Сто пудов, что в этом доме есть электричество, может даже генератор. Но есть ли хозяева?
Хозяев не было. Звонок у ворот не работал, на стук никто не отозвался. Значит, придётся подключаться к другому соседу, справа.
Кирилл прошёл мимо фасада школы, «базы», и по пути начал считать шаги. Школу и другой дом разделял огород, где на бурых грядках густо зеленела лохматая картофельная ботва. Среди ботвы, согнувшись, возилась пожилая женщина. От дома и двора огород был отделён кривым штакетником. Кирилл насчитал восемьдесят восемь шагов. Нормально. Ему в распоряжение Гугер оставил две бобины провода, каждая длиной по пятьдесят метров, должно хватить с изрядным запасом. Да и шаг ведь у него не метровый.
Ворота стояли не запертые. Кирилл толкнул чуть приоткрытую створку и вошёл во двор. Домик у правых соседей оказался не ахти. Небольшой и явно ветшающий. Когда-то он был добротным, крылечко тесовое, фундамент покрыт жестяным козырьком, наличники — или как там называются эти доски вокруг окна — выпилены фигурно. Сейчас крыльцо скосилось, жесть поржавела, краска наличников облупилась.
Во дворе между крыльцом и дровяным сараем колола чурбаки на поленья та самая полунемая девушка Лиза, которую они подвезли по пути в деревню. Кирилл сразу воспрянул духом.
На Лизе была прежняя клетчатая рубаха, теперь навыпуск, но уже не пенсионерские треники, а старые мужские штаны, обрезанные ниже колен на манер бриджей. На ногах — расшлёпанные ботинки без шнурков и с вываленными по-собачьи языками. Густые русые волосы Лиза собрала в узел на затылке, но несколько прядей выбились и смешно торчали в разные стороны. От работы загорелая Лиза жарко раскраснелась, пухлые сочные губы казались влажными.
— Привет, — сказал Кирилл и смущённо кашлянул в кулак.
Лиза опустила топор и настороженно посмотрела на гостя. Кирилл ничего не мог с собой поделать — он опять взглядом зацепился за грудь Лизы и отвёл глаза в сторону.
— Мне бы, э-э… кто хозяин у вас, поговорить, — путано объяснил он. Если эта Лиза здесь живёт, конечно, и она — тоже хозяйка, но как разговаривать с немой?
Лиза, не отвечая, легко показала топором за штакетник на старуху, что торчала в огороде.
— Спасибо, — сказал Кирилл.
Он отыскал в штакетнике калитку, зашёл на огород и через грядки стал пробираться к старухе. Старуха тяпкой окучивала картошку. Только вблизи Кирилл увидел, что старуха передвигается с помощью табуретки. Одна нога у старухи то ли не сгибалась, искалеченная артритом, то ли не держала, парализованная, и старуха переставляла перед собой табуретку, опиралась на неё обеими руками и вместо шага совершала какое-то странное телодвижение, подволакивая себя вперёд. В этом было что-то от насекомого. Похоже ползает жук с оторванной конечностью, припадает на бок. Но у наблюдателя нет ощущения, что жук страдает. Повреждённый робот, не более.
— Здравствуйте, — сказал Кирилл погромче.
Старуха медленно распрямилась, разглядывая Кирилла.
— Здравствуйте, — по-деревенски певуче ответила она.
На старухе был синий сатиновый халат школьной уборщицы и какие-то белые, больничные, бязевые штаны, для которых Кирилл нашёл только определение «исподнее». На ногах — галоши, на голове — платок, завязанный под подбородком.
— Я ваш новый сосед, — внятно и громко начал объяснять Кирилл. — Нас трое товарищей. Мы на неделю поселились в том здании, — Кирилл махнул рукой, — где школа была. У нас командировка в вашу деревню.
— То-то я и вижу, машина-то большая заворачивала. Кто такие, думаю? Городские, не иначе. Заповедниковские-то по-другому, всех здесь знают, им чего в брошенном доме-то сидеть…
Старуха говорила свободно и складно, как сказительница.
— Нам в тот дом электричество нужно. Я хочу попросить вас, чтобы разрешили наш провод в вашу розетку подключить. Мы заплатим. За каждый день — пятьсот рублей.
— В день по пятьсот? — переспросила старуха.
— Да. Пятьсот в день. Дней на пять-семь. Это будет где-то две с половиной — три с половиной тысячи.
— Три-то пятьсот много…
— Ничего, для нас нормально.
— Три-то пятьсот за всё лето нагорает. Дорогой нынче ток стал. Раньше-то жги — не хочу, а сейчас за всё дерут. Тысячу сюда, тысячу туда, вот и пенсии нету, а ведь жить надо, есть-пить… Картошка-то своя, овощи там, лук, яйца, но ведь хлеб нужен, без хлеба что за еда, и прикупить чего, хоть лампочки, хоть одёжу какую…
Кириллу сначала показалось, что старуха пожалела его расходы, а сейчас он понял, что старуха, не думая о нём, сразу приложила деньги за электричество к своему бюджету. Складность и певучесть речи была не от мудрости, а от глупости и равнодушия к тому, как сказано.
— Тогда я пойду схожу за проводом — и к вам в дом. Как вас зовут?