Всеволод Емелин
ПСС
Виктор Топоров Бродский оставил, Лосев поворошил, а Емелин подобрал и разжёг!
Стоит признать Емелина поэтом, как моментально и автоматически приходится провозглашать его Первым Поэтом. Первым Поэтом Москвы, это уж как минимум. Первым по таланту, мастерству, серьёзности и значимости высказывания, масштабности и эмоциональности общественного отклика.
Со Всеволодом Емелиным, только что выпустившим первое «Избранное», да ещё в твёрдом переплёте, всё непросто.
Начиная с названия новой книги (не вынесенного, впрочем, на обложку) — «Челобитные».
Формально это название «отвечает заданной теме», ведь Емелин вечно на что-то жалуется.
Чего-то далеко не всегда внятного и ему самому просит.
Кланяется в пояс.
Кланяется до земли.
Бьёт челом.
Фактически же — неукоснительно придерживается принципа «не верь, не бойся, не проси».
Принципа, если кто забыл, арестантского.
Емелин и есть арестант.
Арестант по жизни.
Кланяться ему западло.
Разве что в издёвку.
В издёвку над поэтическими «бугром», литературным «опером» и политическим (или капиталистическим) «кумом».
В издёвку над Онтологическим Собеседником.
Емелин кланяется — но так, чтобы ему за это непременно дали в зубы.
Желательно — ногой.
Ногой в сапожище.
В сапожище, которым, если кто забыл, нельзя в душу.
А только — в зубы.
С Емелиным ведь ещё не больно-то понятно главное: поэт он или нет.
То есть вроде бы и поэт, но стоит признать Емелина поэтом, как моментально (и автоматически) приходится провозглашать его Первым Поэтом.
Первым Поэтом Москвы, это уж как минимум.
Первым по таланту, первым по мастерству, первым по серьёзности и значимости высказывания, первым по масштабности и эмоциональности общественного отклика.
А ведь у нас Первого Поэта нет.
И быть не может!
Отсутствует соответствующая вакансия.
Она опасна, если не пуста.
Месту сему пусту быти!
Или пусть будет Первым Поэтом Айзенберг.
Или Львовский.
Или Херсонский.
Или львовский Айзенберг.
Или херсонский Айзенберг.
Или какое-нибудь Кулле со Степановой.
Или просто Пуханов.
Или совсем Сваровский.
На самый худой конец Воденников.
Кто угодно, только не Емелин!
А почему, собственно, не Емелин?
А потому что он вообще не поэт!!!
Ну разве что…
Утверждающие, будто Емелин не поэт, окружили нашего арестанта тройным санитарным кордоном.
На первом КПП его замалчивают, игнорируют, третируют, бойкотируют, в крайнем случае на него грозно шикают: «Тебя тут не стояло!»
А вас — стояло???
— Стояло нас, конечно, стояло, — в живой очереди, и по записи, и по знакомству!
Стояло вас как в метро в час пик.
На втором КПП лемму «Емелин не поэт» пытаются доказать как теорему.
Разложить стихи по косточкам.
И со вкусом схрумкать.
Но откуда возьмётся вкус???
Здесь за дело берутся блондинки.
Дипломированные блондинки.
«Защитившиеся» блондинки.
И одна из них, именующая себя почему-то Сизой Голубкой, лепечет жалкий вздор про перебои ритма в четырёхстопном амфибрахии; а другая — Сивка-Бурка, которой тоже, увы, не дано стать вещей кауркой, — уничижительно разбирает образную систему, на каждом шагу сбиваясь на разговор о политкорректности…
С перебоями ритма (а вернее, конечно, с нарушением ритмических ожиданий) как раз интересно.
Емелин — вслед за ранним Заболоцким и Еленой Шварц — сознательно пользуется этим средством эмфазы, причём в тех же целях, что и его знаменитые предшественники.
Перебой ритма «встряхивает» читателя или слушателя, заставляя его осознать «неправильный» стих как исключительно важный.
С образной системой у Емелина вроде бы тоже всё в порядке: нож Мекки он сравнивает не с акульими зубами (как было у Брехта), а с победитовыми резцами циркулярной пилы и пишет далее:
Не пугай высокой крышей,
Ментовской или чеченской,
Он ножом тебя распишет,
Как Рублёв собор Успенский.
У крутого ствол под мышкой,
Он рулит на «Мерседесе»,
Но сверкнёт, как фотовспышкой,
Своей финкой Мекки-Мессер.
Это уже не метафорика, а метаметафорика — во вкусе раннего Пастернака, Парщикова и Ерёменко (творческую линию третьего из них Емелин, кстати, отчасти и развивает, хотя вообще-то повлияли на него многие).