– Или тебя взять с собой? – сказала Марья Дмитревна, вставая и обращаясь к Наташе.
– Как хотите? – сказала Наташа, вставая тоже.[3864]
– Ну, поедем кататься, надевай шляпку. – Марья Дмитревна посадила Наташу на первое место, направо, отодвинула сама кульки, лежавшие в[3865] санях, себе под ноги и, вытянувшись в струнку,[3866] с строгим[3867] лицом сидела на левой стороне.[3868] Они проехали молча одну улицу.
– Хорошо тебе сидеть? – спросила Марья Дмитревна.
Ей видно хотелось поговорить, и ласковая улыбка играла на ее суровом лице.
– Очень хорошо-с.
– А ты[3869] облокотись, так, на спинку облокотись, – сказала Марья Дмитревна. – Ничего, ничего, облокотись, – настаивала Марья Дмитревна. Как ни неловко было Наташе сидеть,[3870] облокотившись на далеко отстоящую спинку, она чувствовала, что это была милость со стороны Марьи Дмитревны, и исполнила ее волю.[3871]
– Что же, весело было третьего дня в театре? – спросила Марья Дмитревна.[3872]
– Да, весело, – невеселым голосом сказала Наташа.
– А ты не грусти,[3873] Наташенька, я бы нынче поехала, кабы не воскресенье, я завтра сама к нему, к князю Николаю поеду. Я с ним переговорю.[3874]
Наташа ничего не отвечала. Марья Дмитревна тоже замолчала. Когда уже стали подъезжать к острогу, Марья Дмитревна опять круто оборотилась к Наташе.
– Что же хорошо тебе сидеть? Тут я заеду в одно место, – сказала Марья Дмитревна. – Тебе я скажу, да только уговор: не болтать. – Видно было, что Марья Дмитревна не могла удержаться, чтобы не сообщить своей любимице – Наташе того удовольствия, которое она испытывала[3875] теперь; но что она вместе с тем осуждала себя за это.
– Тут вот в остроге иногда очень жалкие люди бывают, ну, да и все они несчастные – не нам их судить. Так вот, я им разной дряни – там остается что и свезу. Не то чтобы благодеянье это какое было с моей стороны, а так, как я одна, состоянье имею, отчего же мне не пожалеть их.
– Ну, чур, молчать. Ты посиди, а я сейчас вернусь.
Почтительно встречаемая смотрителем, Марья Дмитревна вышла из[3876] саней одна. Через несколько минут она вышла оттуда и поехала в долговую тюрьму, где она пробыла дольше, и, выходя оттуда, имела особенно строгий вид.
Во весь обратный путь она только один раз обратилась к Наташе.
– Все мы умирать будем, Наташенька, и как можешь человеку добро сделать, так то на душе хорошо. – Марья Дмитревна быстро отвернулась. Наташа, сидя в своем неловком положении по требованию Марьи Дмитревны, облокотясь на спинку, с удивлением и любопытством смотрела на свою соседку. «Ах, боже мой, как бы я была счастлива, ежели бы этого не было в театре. Ну, да и это ничего, только бы он скорее приехал».
* № 156 (рук. № 91. T. II, ч. 5, гл. VI—VII).
Просить Анну Михайловну.
– Зачем Анну Михайловну. Я тебе всё сделаю, – сказала Марья Дмитриевна. Она уже давно знала про предполагаемый брак. – Что же, дай бог, – сказала она. – Я рада. Андрюша человек хороший. Много об себе думает, ну да поживет перестанет; а Машеньку я душой люблю. Это святая мученица. Что ж на старика смотреть? Кабы он что против твоей дочери имел, а то один каприз. Ведь Андрей не мальчик. Он дочь замучил, так и сына тоже хочет. Нынче этого нельзя. С богом, с богом, хорошее дело. Я сама к нему с Наташей съезжу. А когда приедет жених,[3877] и сватьбу съиграем. У вас в деревне будете? Опять с тобой попляшу. Хоть бы проводили графа то, – крикнула она на братца, засыпавшего на стуле в столовой.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и m-me Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей свои наряды, только бы поскорее выжить ее от себя, и заказала приданое.
Вернувшись, она выгнала всех, кроме Наташи, из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну,[3878] теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца. Я рада за тебя и его с таких лет знаю, – она указала на аршин от земли. Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Говорят, старик кнезь Николай об тебе слышать не хочет. Нравный старик. Оно, разумеется, если[3879] князь Андрей не дитя и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись, как надо.[3880] Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна, от застенчивости, а в сущности Наташе было неприятно, что кто-нибудь вмешивался в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее, должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
3876