Либкнехт настолько резко подчеркивал эту большую опасность ложных друзей по сравнению с прямыми врагами, что говорил: «введение нового закона против социалистов было бы меньшим злом, чем затушевыванье классовой противоположности и партийных границ, благодаря избирательным соглашениям».
Переведите эту фразу Либкнехта на язык русской политики в конце 1906 года: «черносотенная Дума была бы меньшим злом, чем затушевыванье классовой противоположности и партийных границ, благодаря избирательным соглашениям с кадетами». Какой дикий вопль подняли бы против Либкнехта за такую фразу перебежавшие от социализма к либералам писатели «Товарища» и подобных газет! Как часто слышали мы на рабочих собраниях и со страниц меньшевистских изданий такие же «осуждения» большевиков за подобные мысли, какие выпали на долю Либкнехта (стр. 54 предлагаемой брошюры). Но большевики так же мало испугаются этих воплей и этих осуждений, как мало испугался их Либкнехт. Только плохие социал-демократы способны пренебрежительно говорить о том вреде, который приносят рабочим массам присосеживаю-щиеся к ним посредством избирательных соглашений либеральные предатели народной свободы.
ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ПЕРЕВОДУ БРОШЮРЫ В. ЛИБКНЕХТА 217
Кстати об этом предательстве либерализма. Наши оппортунисты, Плеханов в том числе, кричат: бестактно говорить у нас и теперь о предательство либерализма. Плеханов написал даже целую брошюру, чтобы поучить бестактных социалистов-рабочих вежливому обращению с кадетами. До какой степени неоригинальны плехановские мысли, до какой степени затасканы еще немецкими либеральными буржуа плехановские фразы, это яснее всего показывает брошюра Либкнехта. Оказывается, что Плеханов «козырял» против революционных социал-демократов той самойдетской сказкой о волке и пастухе, которою пробовали немецкие оппортунисты запугать и Либкнехта: дескать, вы так приучите всех слышать ваши крики: «волк! волк!», что, когда придет волк, вам не поверит никто. Метко ответил Либкнехт немецким многочисленным единомышленникам теперешнего Плеханова: «во всяком случае интересы партии охраняются осмотрительными людьми не хуже, чем зубоскалами».
Возьмем второй намеченный нами вопрос: борется ли действительно наша либеральная буржуазия, т. е. кадеты, против черносотенной опасности и как борется? Плеханов не умеет ни поставить этого вопроса, ни разрешить его посредством внимательного разбора политики кадетов в революционной России. Из «общего понятия» о буржуазной революции Плеханов, нарушая азбуку марксизма, выводит конкретное отношение русских с.-д. к кадетам, вместо того, чтобы из изучения реальных особенностей русской буржуазной революции выводить общее понятие о взаимоотношении буржуазии, пролетариата и крестьянства в современной России.
Либкнехт учит нас рассуждать иначе. Когда ему говорили о борьбе либеральной буржуазии с реакцией, он отвечал разбором того, какона боролась. И он показывал — в предлагаемой брошюре и во многих других статьях — что немецкие либералы (совсем как наши кадеты) «предают свободу», что они сближаются с «юнкерами (помещиками) и духовенством», что они не сумели быть революционными в революционную эпоху.
218 В. И. ЛЕНИН
«С того момента, — говорит Либкнехт, — когда пролетариат начинает выступать, как класс, обособившийся от буржуазии и по своим интересам враждебный ей, буржуазия перестает быть демократической».
А наши оппортунисты, точно в насмешку над правдой, величают кадетов (даже в резолюциях партийных с.-д. конференций) демократами, хотя кадеты отрицают демократизм в своей программе, признают верхнюю палату и т. п., хотя они предлагали в Государственной думе каторжные законы против собраний и боролись против образования без разрешения начальства местных земельных комитетов на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования!
Либкнехт вполне справедливо осуждал употребление слова революция, как пустой фразы. Когда он говорил о революции, он действительно верил в нее, — он действительно разбирал все вопросы и все шаги тактики не только с точки зрения интересов минуты, а с точки зрения коренных интересов всей революции. Либкнехту случалось, как и русским революционным с.-д., переживать тяжелые переходы от непосредственно-революционной борьбы к убогой, гнусной, подло-черносотенной конституции. Либкнехт умел приспособляться к этим тяжелым переходам, умел работать для пролетариата на всякой, даже самой худой, почве. Но он не ликовал при этом, переходя от борьбы против подлой конституции к работе на почве этой конституции, не хихикал над теми, кто всесделал, чтобы не допустить появленияна свет подобной «конституции». «Осторожность» Либкнехт видел не в том, чтобы поскорее лягнуть ногой падающую (хотя бы временно падающую) революцию, чтобы поскорее приспособиться к куцей конституции. Нет, старый ветеран революции видел «осторожность» пролетарского вождя в том, чтобы позже всех малодушных и трусливых буржуа переходить на почву «приспособления» к тому, что рождается из временных поражений революции. «Практическая политика, — говорит Либкнехт, — принуждала нас приспособляться к учреждениям того общества, в котором мы живем; но каждый новый шаг по
ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ПЕРЕВОДУ БРОШЮРЫ В. ЛИБКНЕХТА 219
пути приспособления к современному общественному порядку давался нам с трудом и делался лишь с большой осторожностью.Это вызывало не мало насмешек с разных сторон. Но тот, кто боится вступить на эту покатую плоскость, во всяком случае более надежный товарищ, чем тот, кто смеется над нашей осторожностью».
Запомните эти золотые слова, товарищи рабочие, бойкотировавшие виттевскую Думу. Вспоминайте почаще эти слова, когда жалкие педанты будут смеяться перед вами над бойкотом Думы, забывая, что под знаменем бойкота булыгинской Думы разгорелось первое (и до сих пор единственное, — но, мы уверены, не последнее) народное движение против подобныхучреждений. Пусть предатели кадеты гордятся тем, что они раньше всех согласились добровольно ползти на брюхе под законами контрреволюции. Сознательный пролетариат будет гордиться тем, что он дольше всех стоял с высоко поднятым знаменем и шел в открытый бой, — гордиться тем, что он падал только под тяжелыми ударами в битве, что он дольше всех делал попытки и звал народ подняться еще раз, ринуться массой и задушить врага.
* * *
Перейдем, наконец, к третьему и последнему из намеченных нами вопросов. Не вредят ли соглашения на выборах тому, что нам особенно дорого: «чистоте принципов» социал-демократизма? Увы! На этот вопрос русская политическая действительность уже дала ответ, — ответ фактами, вызывающими краску стыда у сознательных рабочих.
Меньшевики уверяли в резолюциях, клялись и божились на собраниях, что они идут только на технические соглашения, что они продолжают идейную борьбу с кадетами, что они ни за что, ни за что не уступят ни на волос своей социал-демократической позиции, своих чисто пролетарских лозунгов.
И что же? Не кто иной, как Плеханов, отправился в переднюю кадетских газет, чтобы преподносить
220 В. И. ЛЕНИН
народу «средний» лозунг, и не кадетский и не социал-демократический, всем приятный, ни для кого не обидный: «полновластная Дума». Нужды нет, что этот лозунг прямо обманывает народ, засоряет ему глаза, — лишь бы соглашение было с либеральными помещиками! Но кадеты презрительно прогнали Плеханова, социал-демократы отвернулись от него, одни смущенно, другие с негодованием. Он остался теперь один и изливает свою злобу, браня большевиков за «бланкизм», публицистов «Товарища» за «нескромность», меньшевиков за недипломатичность, браня всех кроме себя! Бедный Плеханов, как жестоко оправдались на нем прямые и ясные, гордые и резкие слова Либкнехта о принципиальном вреде соглашений!