Резко отрицательное отношение к личности Наполеона, отчетливо выступающее в этом вступлении, Толстой высказал еще в 1857 г., после осмотра гробницы Наполеона: «Обоготворение злодея, ужасно».65 О том же свидетельствуют и его записи, сделанные тогда, весной 1857 г., при чтении воспоминаний о Наполеоне французского государственного деятеля Ласказа.66 Книгу эту, написанную «в духе прославления Наполеона», Толстой впоследствии называл «самым драгоценным материалом» для характеристики Наполеона. Определившееся в молодости отрицательное отношение к Наполеону осталось у Толстого неизменным навсегда, и он, по собственному его выражению, дорожил этим взглядом. «Светлых сторон не найдете, нельзя найти, пока не исчерпаются все темные, страшные, которые представляет это лицо, – писал Толстой о Наполеоне спустя двадцать с лишним лет после окончания «Войны и мира». – Самый драгоценный материал, это Mémorial de St. Hélène. И записки доктора о нем.67 Как ни раздувают они его величие, жалкая толстая фигура с брюхом, в шляпе, шляющаяся по острову и живущая только воспоминаниями своего бывшего quasi-величия, поразительно жалка и гадка».68 Такова была незыблемая оценка Наполеона Толстым в течение всей его жизни; и с этой-то оценкой Наполеона подошел Толстой к его изображению в своем произведении об эпохе 1812 г.
Обличительный тон переносит Толстой и на Александра I, подчеркивая, что захватнические действия Наполеона в отношении европейских государств вызвали возмущение русского императора только потому, что были задеты владения его родственника.
Вступление заканчивается текстом письма Наполеона к Александру I и ответом Александра I,69то есть теми самыми документами, которые только упомянуты в первой фразе предыдущего наброска начала и которые рассказывают о назревающем конфликте между Россией и Францией и подводят к началу действия самого произведения. Действие открывается великосветским балом, где присутствует Александр I, который «был озабочен, что могли заметить только самые приближенные к нему люди. Причину же озабоченности его знали только те некоторые, которые были призваны к составлению ответа императору Наполеону». Среди присутствующих на бале названы князь Куракин, его сыновья, «ротмистр граф Зубцов, приехавший из турецкой армии и нынче произведенный в флигель-адъютанты», князь Кушнев, «урожденная Княжнина, фрейлина, известная своей красотой, только что вышедшая за молодого князя Кушнева; одного из самых богатых людей России, числившегося при дворе, но нигде не служившего», и, наконец, «мало известная дама, жена свитского офицера поручика Берга». Перечисленные лица, хотя и с существенными изменениями, но уже связываются с будущими героями «Войны и мира». Граф Зубцов напоминает князя Андрея, отчасти внешностью (но не поведением), своим положением в свете и, главным образом, дружбой с молодым князем Кушневым, будущим Пьером. Два друга очень обрадовались встрече, и князь Кушнев начал сразу разговор о Наполеоне. «Ну, а что ты скажешь про Бонапарте? А? его здесь называют императором Наполеоном, но я его не признаю, и для меня это всё еще un mauvais drôle,70 от которого долго не будет людям покоя». В атмосфере преклонения перед всем французским, описанной Толстым во вступлении и отмеченной при описании бала («Нечего упоминать, что всё говорилось только по-французски», – заметил Толстой по поводу встречи гостей хозяевами), отрицательное высказывание о Наполеоне сразу выделяет этого героя самостоятельностью суждений из среды, в которой только отпечатывались настроения и суждения придворной верхушки. Фрейлина Княжнина, хотя она здесь никак не связана с князем Василием, несомненно, предшественница Элен, а черты воспитанницы князя Куракина, молодой жены Берга, сохранятся в образе Веры Ростовой. Упомянут еще в варианте «старичок» Волхонский, с которым князь Кушнев «вступил в ожесточенный спор о Наполеоне». Быть может, Толстой хотел вывести в такой роли на бале старого князя Волхонского, будущего князя Болконского.
66
С-te de Las Cases, «Memorial de Sainte-Hélêne», Paris, G-ustave Barba, libr.-édit., s. a. Tt. 1—2.
67
O’Meara, «Napoleon in exile or a voice from St. Hélène», London, 1822 (O' Meapa, «Наполеон в изгнании, или голос со св. Елены»).