Докторъ зашилъ мнѣ раны шелкомъ, и онѣ стали заживать.
Черезъ мѣсяцъ мы поѣхали опять на этого медвѣдя; но мнѣ не удалось добить его. Медвѣдь не выходилъ изѣ обклада, а все ходилъ кругомъ и ревѣлъ страшнымъ голосомъ. Демьянъ добилъ его. У медвѣдя этого моимъ выстрѣломъ была перебита нижняя челюсть и выбитъ зубъ.
Медвѣдь этотъ былъ очень великъ и на немъ прекрасная, черная шкура.
Я сдѣлалъ изъ нея чучелу, и она лежитъ у меня въ горницѣ. Раны у меня на лбу зажили, такъ что только чуть-чуть видно, гдѣ онѣ были.
IѴ.
КАВКАЗСКІЙ ПЛѢННИКЪ.
Служилъ на Кавказѣ офицеромъ одинъ баринъ. Звали его Жилинъ.
Пришло ему разъ письмо изъ дома. Пишетъ ему старуха-мать: «Стара я ужь стала, и хочется передъ смертью повидать любимаго сынка. Пріѣзжай со мной проститься, похорони, а тамъ и съ Богомъ поѣзжай опять на службу. А я тебѣ и невѣсту пріискала: и умная, и хорошая, и имѣнье есть. Полюбится тебѣ — можетъ и женишься и совсѣмъ останешься».
Жилинъ и раздумался: «И въ самомъ дѣлѣ: плоха ужъ старуха стала; можетъ и не придется увидать. Поѣхать; а если невѣста хороша — и жениться можно».
Пошелъ онъ къ полковнику, выправилъ отпускъ, простился съ товарищами, поставилъ своимъ солдатамъ четыре ведра водки на прощанье и собрался ѣхать.
На Кавказѣ тогда война была. По дорогамъ ни днемъ, ни ночью не было проѣзда. Чуть кто изъ русскихъ отъѣдетъ или отойдетъ отъ крѣпости — татары или убьютъ, или уведутъ въ горы. И было заведено, что два раза въ недѣлю изъ крѣпости въ крѣпость ходили провожатые солдаты. Спереди и сзади идутъ солдаты, а въ срединѣ ѣдетъ народъ.
Дѣло было лѣтомъ. Собрались на зорькѣ обозы за крѣпость, вышли провожатые солдаты и тронулись по дорогѣ. Жилинъ ѣхалъ верхомъ и телѣга его съ вещами шла въ обозѣ.
Ѣхать было 25 верстъ. Обозъ шелъ тихо; то солдаты остановятся, то въ обозѣ колесо у кого соскочитъ, или лошадь станетъ, и всѣ стоятъ — дожидаются.
Солнце уже и за полдни перешло, а обозъ только половину дороги прошелъ. Пыль, жара, солнце такъ и печетъ, и укрыться негдѣ. Голая степь; ни деревца, ни кустика по дорогѣ.
Выѣхалъ Жилинъ впередъ, остановился и ждетъ, пока подойдетъ къ нему обозъ. Слышитъ, сзади на рожкѣ заиграли, — опять стоять. Жилинъ и подумалъ: «А не уѣхать ли одному, безъ солдатъ? Лошадь подо мной добрая, если и нападусь на татаръ — ускачу. Или не ѣздить?…»
Остановился, раздумываетъ. И подъѣзжаетъ къ нему на лошади другой офицеръ, Костылинъ, съ ружьемъ, и говоритъ:
— «Поѣдемъ, Жилинъ, одни. Мочи нѣтъ ѣсть хочется, да и жара. На мнѣ рубаху хоть выжми». А Костылинъ — мужчина грузный, толстый, весь красный, а потъ съ него такъ и льетъ. Подумалъ Жилинъ и говоритъ:
— А ружье заряжено?
— Заряжено.
— Ну, такъ поѣдемъ. Только уговоръ — не разъѣзжаться.
И поѣхали они впередъ по дорогѣ. Ѣдутъ степью разговариваютъ, да поглядываютъ по сторонамъ. Кругомъ далеко видно.
Только кончилась степь, вошла дорога промежъ двухъ горъ въ ущелье. Жилинъ и говоритъ:
— Надо выѣхать на гору поглядѣть, — а то тутъ, пожалуй, выскочатъ изъ горы и не увидишь.
А Костылинъ говоритъ:
— «Что смотрѣть? Поѣдемъ впередъ». Жилинъ не послушалъ его.
— Нѣть, говоритъ, ты подожди внизу, а я только взгляну.
И пустилъ лошадь на лѣво, на гору. Лошадь подъ Жилинымъ была охотницкая (онъ за нее сто рублей заплатилъ въ табунѣ жеребенкомъ, и самъ выѣздилъ); какъ на крыльяхъ взнесла его на кручь. Только выскакалъ, глядь, — а передъ самымъ имъ, на десятину мѣста, стоятъ татары верхами. Человѣкъ тридцать. Онъ увидалъ, сталъ назадъ поворачивать; и татары его увидали, пустились къ нему, сами на скаку выхватываютъ ружья изъ чахловъ. Припустилъ Жилинъ подъ кручь во всѣ лошадиныя ноги, кричитъ Костылину:
— «Вынимай ружье!» — а самъ думаетъ на лошадь на свою: «матушка, вынеси, не зацѣпись ногой, спотыкнешься — пропалъ. Доберусь до ружья, я имъ не дамся».