Какъ я дѣдушкѣ нашелъ пчелиныхъ матокъ.
Мой ддушка лтомъ жилъ на пчельникѣ. Когда я прихаживалъ къ нему, онъ давалъ мнѣ мёду.
Одинъ разъ я пришёлъ на пчельникъ и сталъ ходить промежь ульевъ. Я не боялся пчёлъ, потому что ддъ научилъ меня тихо ходить по оску[2].
И пчёлы привыкли ко мнѣ и не кусали. Въ одномъ ульѣ я услышалъ, что-то квохчетъ. Я пришёлъ къ дду въ избушку и разсказалъ ему.
Онъ пошёлъ со мною, самъ послушалъ и сказалъ: изъ этого улья уже вылетѣлъ одинъ рой, первакъ, съ старой маткой; а теперь молодыя матки вывелись. Это онѣ кричатъ. Онѣ завтра съ другимъ роемъ вылетать будутъ. Я спросилъ у ддушки, какія такія бываютъ матки? Онъ сказалъ:
— А матка всё равно, что царь въ народѣ; безъ нея нельзя быть пчёламъ.
Я спрашивалъ: а изъ себя онѣ какiя?
Онъ сказалъ: приходи завтра; Богъ дастъ отроится, — я тебѣ покажу и мёду дамъ.
Когда я на другой день пришелъ къ ддушкѣ, у него въ сняхъ висѣли двѣ закрытыя роевни съ пчёлами. Ддъ велѣлъ мнѣ надть стку и обвязалъ мнѣ её платкомъ по шеѣ; потомъ взялъ одну закрытую роевню съ пчёлами и понёсъ её на пчельникъ. Пчёлы гудѣли въ ней. Я боялся ихъ и запряталъ руки въ портки; но мнѣ хотѣлось посмотрѣть матку, и я пошёлъ за ддомъ.
На оскѣ ддъ подошёлъ къ пустой колодѣ, приладилъ корытце, открылъ роевню и вытряхнулъ изъ нея пчёлъ на корыто. Пчёлы поползли по корыту въ колоду и всѣ трубѣли, a ддъ вничкомъ пошевеливалъ ихъ.
А вотъ и матка! Ддъ указалъ мнѣ вничкомъ, и я увидалъ длинную пчелу съ короткими крылышками. Она проползла съ другими и скрылась. Потомъ ддъ снялъ съ меня стку и пошёлъ въ избушку. Тамъ онъ далъ мнѣ большой кусокъ мёду, я сълъ его и обмазалъ себѣ щёки и руки. Когда я пришёлъ домой, мать сказала:
Опять тебя баловникъ ддъ мёдомъ кормилъ. А я сказалъ: онъ за то мнѣ далъ мёду, что я ему вчера нашёлъ улей съ молодыми матками, а нынче мы съ нимъ рой сажали.
Пожаръ.
Въ жнитво мужики и бабы ушли на работу. Въ деревнѣ остались только старые да малые. Въ одной избѣ оставались бабушка и трое внучатъ. Бабушка истопила печку и легла отдохнуть. На неё садились мухи и кусали её. Она закрыла голову полотенцемъ и заснула. Одна изъ внучекъ, Маша ей было три года, открыла печку, нагребла угольевъ въ черепокъ и пошла въ сни. А въ сняхъ лежали снопы. Бабы приготовили эти снопы на свясла[3]. Маша принесла уголья, положила подъ снопы и стала дуть. Когда солома стала загораться, она обрадовалась, пошла въ избу и привела за руку брата, Кирюшку ему было полтора года, и онъ только-что выучился ходить, и сказала: „глянь, Килюска, какую я печку вздула“. Снопы уже горѣли и трещали. Когда застлало сни дымомъ, Маша испугалась и побжала назадъ въ избу. Кирюшка упалъ на порогѣ, расшибъ носъ и заплакалъ; Маша втащила его въ избу, и они оба спрятались подъ лавку. Бабушка ничего не слыхала и спала. Старшій мальчикъ, Ваня ему было восемь лтъ, былъ на улицѣ. Когда онъ увидалъ, что изъ сней валитъ дымъ, онъ вбжалъ въ дверь, сквозь дымъ проскочилъ въ избу и сталъ будить бабушку; но бабушка съ просонковъ ошалѣла и забыла про дтей, выскочила и побжала по дворамъ за народомъ. Маша тѣмъ временемъ сидѣла подъ лавкой и молчала; только маленькій мальчикъ кричалъ, потому что больно разбилъ себѣ носъ. Ваня услыхалъ его крикъ, поглядѣлъ подъ лавку и закричалъ Машѣ: „бги, сгоришь!“ Маша побжала въ сни, но отъ дыма и отъ огня нельзя было пройти. Она вернулась назадъ. Тогда Ваня поднялъ окно и велѣлъ ей лзть. Когда она пролзла, Ваня схватилъ брата и потащилъ его. Но мальчикъ былъ тяжёлъ и не давался брату. Онъ плакалъ и толкалъ Ваню. Ваня два раза упалъ, пока дотащилъ его къ окну; дверь въ избѣ уже загорѣлась. Ваня просунулъ мальчикову голову въ окно и хотѣлъ протолкнуть его; но мальчикъ онъ очень испугался ухватился ручёнками и не пускалъ ихъ. Тогда Ваня закричалъ Машѣ: „тащи его за голову!“ а самъ толкалъ сзади. И такъ они вытащили его въ окно на улицу.