— Что ж, дома, что ль, он теперь?
— Дома, родной, на пчельнике, рои огребает. Хороша, — баит, — роевщина. Такую Бог дал силу пчеле, что старик и не запомнит. Не по грехам, — баит, — Бог дает. Заходи, желанный, уж как рад-то будет.
Пошел Ефим через сени, через двор на пчельник к Елисею. Вошел на пчельник, смотрит — стоит Елисей без сетки, без рукавиц, в кафтане сером под березкой, руки развел и глядит кверху, и лысина блестит во всю голову, как он в Иерусалиме у гроба Господня стоял, а над ним, как в Иерусалиме, сквозь березку, как жар горит, играет солнце, а вокруг головы золотые пчелки в венец свились, вьются, а не жалят его. Остановился Ефим.
Окликнула старуха Елисеева мужа.
— Кум, — говорит, — пришел!
Оглянулся Елисей, обрадовался, пошел куму навстречу, полегонечку пчел из бороды выбирает.
— Здорово, кум, здорово, милый человек... Хорошо сходил?
— Ноги сходили, и водицы тебе с Иордана реки принес. Заходи, возьми, да принял ли Господь труды...
— Ну и слава Богу, спаси Христос.
Помолчал Ефим.
— Ногами был, да душой-то был ли, али другой кто...
— Божье дело, кум, Божье дело.
— Заходил тоже я на обратном в хату, где ты отстал...
Испугался Елисей, заторопился.
— Божье дело, кум, Божье дело. Что ж, заходи, что ли, в избу — медку принесу.
И замял Елисей речь, заговорил про домашнее.
Воздохнул Ефим и не стал поминать Елисею про людей в хате и про то, что он видел его в Иерусалиме. II понял он, что на миру по смерть велел Бог отбывать каждому свой оброк — любовью и добрыми делами.
ТРИ СТАРЦА.
А молясь, не говорите лишнего, как язычники: ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны. Не уподобляйтесь им; ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него (Матф. VI, 7, 8).
Плыл на корабле архиерей из Архангельска-города в Соловецкие. На том же корабле плыли богомольцы к угодникам. Ветер был попутный, погода ясная, не качало. Богомольцы — которые лежали, которые закусывали, которые сидели кучками — беседовали друг с дружкой. Вышел и архиерей на палубу, стал ходить взад и вперед по мосту. Подошел архиерей к носу, видит, собралась кучка народа. Мужичок показывает что-то рукой в море и говорит, а народ слушает. Остановился архиерей, посмотрел, куда показывал мужичок: ничего не видно, только море на солнце блестит. Подошел поближе архиерей, стал прислушиваться. Увидал архиерея мужичок, снял шапку и замолчал. Увидал и народ архиерея, тоже сняли шапки, почтенье сделали.
— Не стесняйтесь, братцы, — сказал архиерей. — Я тоже послушать подошел, что̀ ты, добрый человек, рассказываешь.
— Да вот про старцев нам рыбачок рассказывал, — сказал один купец посмелее.
— Что про старцев? — спросил архиерей, подошел к борту и присел на ящик. — Расскажи и мне, я послушаю. Что̀ ты показывал?
— Да вот островок маячит, — сказал мужичок и показал вперед в правую сторону. — На этом самом островке и старцы живут, спасаются.
— Где же островок? — спросил архиерей.
— Вот по руке-то моей извольте смотреть. Вон облачко, так полевее его вниз, как полоска, виднеется.
Смотрел, смотрел архиерей, рябит вода на солнце, и не видать ему ничего без привычки.
— Не вижу, — говорит. — Так какие же тут старцы на острове живут?
— Божьи люди, — ответил крестьянин. — Давно уж я слыхал про них, да не доводилось видеть, а вот запрошлым летом сам видел.
И стал опять рассказывать рыбак, как ездил он за рыбой и как прибило его к острову к этому, и сам не знал, где он. Поутру пошел ходить и набрел на земляночку, и увидал у земляночки одного старца, а потом вышли и еще два; покормили и обсушили его и помогли лодку починить.
— Какие же они из себя? — спросил архиерей.
— Один махонький, сгорбленный, совсем древний, в ряске старенькой, должно, годов больше ста, седина в бороде уж зеленеть стала, а сам всё улыбается и светлый, как ангел небесный. Другой ростом повыше, тоже стар, в кафтане рваном, борода широкая, седая с желтизной, а человек сильный: лодку мою перевернул как ушат, не успел я и подсобить ему, — тоже радостный. А третий высокий, борода длинная до колен и белая как лунь, а сам сумрачный, брови на глаза висят, и нагой весь, только рогожкой опоясан.
— Что ж они говорили с тобой? — спросил архиерей.