Не удовлетворенный исполнением своего замысла, Толстой прерывает свою работу над драмой и «только изредка» занимается ею, как видно из его письма к Д. А. Хилкову от 20 марта 1896 г. (т. 69).
Однако мысли о продолжении работы не оставляют Толстого и в дальнейшем. Так, в Дневнике 16 мая 1896 г. он записывает: «Не могу писать свое изложение веры [«Христианское учение»]. Неясно, философно.... — Думаю начать всё сначала, или сделать перерыв и заняться повестью или драмой» (т. 53, стр. 87); 23 октября: «Перечел Хаджи Мурата, не то. За Воскресение я взяться не могу. Драма занимает» (т. 53, стр. 115).
Можно думать, что и запись в Дневнике 5 января 1897 г. относится к драме «И свет во тьме светит»: «(К запискам сумашедшего или к драме). Отчаяние от безумия и бедственности жизни. Спасение от этого отчаяния в признании бога и сыновности своей ему. Признание сыновности есть признание братства. Признание братства людей и жестокий, зверский, оправдываемый людьми небратский склад жизни — неизбежно приводит к признанию сумашедшим себя или всего мира» (т. 53, стр. 129).
В 1897 г. Толстой был занят окончанием трактата «Что такое искусство?». Но и в это время мысль о драме не оставляла его. «Как бы хорошо было окончить мою драму. Да не смею и думать», — писал Толстой 30 марта 1897 г. Черткову (т. 88). В письме к П. И. Бирюкову от 13 апреля того же года, сообщая о своей работе над книгой об искусстве, он замечает о том, что к нему «назойливо пристают мысли художественные; одна кавказская, всё не оставляющая.... в покое [«Хаджи-Мурат»], другая — драма» (т. 70, стр. 68). А в Дневнике, в записи 13 декабря 1897 г., в числе сюжетов, «которые стоит и можно обработать как должно», под № 9 значится: «драма христианского воскресения» (т. 53, стр. 170). Под этим сюжетом Толстой имел в виду драму «И свет во тьме светит».
Работа Толстого над драмой в 1896 г., а, возможно, отчасти и в 1897 г., почти исключительно ограничивалась первым действием. Он пишет новое начало, соединяя описание обстановки с характеристикой действующих лиц. Изменяет фамилию одного из основных персонажей драмы — Марьи Ивановны: Сарычева, вместо Звездинцева; отчество учителя — Дмитриевич, вместо Ермилыч. Вводит три новых действующих лица: Катю и Мисси, — двух девочек 12 и 9 лет (дочерей Сарычевых), и англичанку-гувернантку, разговором которых с Марьей Ивановной о землянике и начинается драма.
Но, написав всего лист — четвертушку (рук. № 3), Толстой обрывает работу на разговоре Марьи Ивановны со священником: «Марья Ивановна. Садитесь, пожалуйста, батюшка. Извините, что потревожила вас. Священник. Помилуйте, я всегда готов, чем могу, служить. Марья Ивановна (помолчав и преодолев смущение). Я приступаю прямо к делу. Скажите мне, пожалуйста, растолкуйте, что такое делается с мужем? Священник. То есть как? Я не усвою вполне вашего вопроса. Марья Ивановна. Ну, просто, что такое это его особенное толкование евангелия, по которому надо всё отдать. Священник. Особенного толкования нет. Только Николай Иванович несколько отклоняется от отеческих разъяснений и находят несколько иной смысл».
Но и это начало второй редакции Толстой оставляет и опять пишет заново первое действие (см. вар. №№ 3—5). Дается с теми же фамилиями список действующих лиц, соединенный с описанием обстановки. На первый план выдвигается личность княгини Черемшановой как друга дома, а не гостьи. Теперь она, а не Анна Ивановна Петрищева, играет первостепенную роль в семейной жизни Сарычевых. Выпускаются все разговоры о ней как о приезжающей гостье. Наоборот, она сама кратко характеризует ожидаемую баронессу Кроль: «Рожденная Голицына. Эта франтиха и ломака».
Изменен характер и Марьи Ивановны, которая обрисована более мягкими чертами. Говоря о помощи, оказываемой Николаем Ивановичем, она выражает только удивление, а не осуждение. Ее мучит не раздача Николаем Ивановичем имущества, а непонимание ими друг друга.
В процессе дальнейших исправлений еще более усиливается роль княгини Черемшановой и смягчаются отзывы Марьи Ивановны о Николае Ивановиче. Характерен в этом отношении написанный заново диалог Марьи Ивановны с княгиней Черемшановой: «Марья Ивановна. А то, что он вдруг потерял весь интерес к дому, к семье, ко мне, к детям. Он такой нежный отец, такой муж идеальный. Княгиня. Чем же он недоволен? Марья Ивановна. Ему кажется, что мы живем не так, как должно, что вся эта наша жизнь, которой он жил 28 лет, которую он сам устроил, что вся эта жизнь дурная, что всё надо переменить. Главное, что надо не быть богатым, отдать всё. Княгиня. Что же, он очень много отдает? Марья Ивановна. Нет, это меня не мучает, но я вижу, что он уходит от меня, ушел от меня, что все его интересы вне семьи» (рук. № 3).