Помню, что кто-то сказал мне, что в каждом человеке есть много и очень хорошего и очень человеколюбивого и много очень дурного и недоброжелательного, и, смотря по тому, как расположен человек, проявляется то одно, то другое. Это совершенно верно.
Вид чужих страданий вызывает не только в разных людях, но и в одном человеке иногда сострадание, а иногда что-то в роде удовольствия, которое усиливается иногда до самого жестокого злорадства.
Я на себе замечал, что на все существа я смотрю иногда с задушевным состраданием, иногда с величайшим равнодушием, а подчас с ненавистью и даже злорадством.
Это явно показывает то, что у нас есть два различных и прямо противоположных способа познания: один — когда мы признаем себя отдельными существами, когда все существа кажутся нам совершенно чужими, когда они все — не «я». И тогда мы не можем к ним чувствовать ничего, кроме равнодушия, зависти, ненависти, злорадства. И другой способ познания — посредством сознания нашего единства со всеми. При этом способе познания все существа кажутся нам тем же, чем и наше «я», и потому вид их вызывает в нас любовь.
Один способ познания разделяет нас друг от друга непробиваемой стеной, другой убирает стену, и мы сливаемся в одно. Один способ научает нас признавать то, что все другие существа — не «я», а другой учит тому, что все существа — то же «я», какое я сознаю в себе.
Шопенгауер.
Нельзя сказать, чтобы обезьяны и собаки, лошади, птицы не были бы наши братья. Если сказать, что они чужие нам, то почему не сказать, что те люди, которых мы считаем дикими, чужие нам, и если дикие люди — чужие, то не чужие ли для русских японцы, а для японцев русские. Кто же ближний? На это есть только один ответ: не спрашивай, кто ближний, а делай всему живому то, чтò хочешь, чтобы тебе делали.
Не только людям не надо делать того, чего не хочешь, чтобы тебе делали, но также и животным.
Если бы мы не были так слепо подчинены поработившему нас обычаю, то никто из сколько-нибудь чутких людей не мог бы помириться с мыслью, что для нашего прокормления приходится ежедневно убивать такое множество животных, несмотря на то, что благодетельная земля наделяет нас самыми разнообразными растительными сокровищами.
Бернар де-Мандевилль.
В заблуждении о том, что наши деяния относительно животных не имеют нравственного значения, или, говоря языком общепринятой морали, что перед животными не существует никаких обязанностей, в этом заблуждении проявляются возмутительная грубость и варварство.
Шопенгауер.
4 ЯНВАРЯ.
Можно не думать о том, чтò такое весь мир, без конца во все стороны, чтò такое моя душа, которая знает сама себя; но если только подумать об этом, то нельзя не признать того, чтò мы называем Богом.
Всё, чтò можно сказать о Боге, не похоже на Него. Словами нельзя выразить Бога.
Ангелус Силезиус.
Богом мы называем то всё, чего мы чувствуем себя частью, и также то совершенство, которого мы хотим достигнуть.
Познание Бога может быть или умственным или нравственным, основанным на вере. Умственное познание ненадежно и подвержено опасным ошибкам; нравственное познание приписывает Богу только такие свойства, которые требуют нравственных поступков. Такая вера естественна и сверхъестественна. Она сверхъестественна потому, что основана на нравственном чувстве, которое не имеет никакого объяснения, которое есть чудо; она естественна в том, что она не признает никаких чудес.
По Канту.
Говорят, Бог есть любовь, или любовь — это Бог. Говорят тоже, что Бог — это разум или разум — это Бог. Всё это неверно. Любовь и разум это только те свойства Бога, которые мы сознаем в себе, но то, чтò Он сам в себе, этого мы не можем знать.
Бога мы не можем знать. Одно, что мы знаем про Него, — это Его закон, волю Его, как выражается Евангелие. Из того, что мы знаем Его закон, мы выводим то, что есть и законодатель, есть тот, кто дал закон, но этого мы не можем знать. Мы знаем верно только то, что есть закон, которому мы должны подчиняться и из которого мы не выходим и не можем выйти, ни живя, ни умирая. Живя, мы можем участвовать в исполнении закона; умирая, участие наше в этом исполнении в этой жизни кончается. Новое дело не назначено, рабочий без места. Дальше этого мы ничего не можем знать, да нам и не нужно знать о Боге.