Думал: незнание, плод неясности, не от не знания многого, но от многого знания. Возьми т[ак] наз[ываемое] священ[ное] писание, возьми всё с Библии. Боже, что за путаница в сознан[ии], возьми Нов[ый] Зав[ет] с посланиями — путаница большая (вот о властях Завед[ующий] лавкой цитировал Павла) и возьми одни Евангелия — ясность, возьми одни слова Хр[иста] из Еванг[елия] и какой свет!
Да, подумал, надо писать с тем, чтобы не показывать своего писания, как и дневник этот, при жизни. И, о ужас! Я задумался — писать ли? Станет ли сил писать для Бога? Вот как мы гадки и как мы всегда переоцениваем себя. — Так думал перед сном. Но теперь вижу, что могу и буду, и буду счастлив, делая это. Только бы не желать, не радоваться тому, чтобы кто-нибудь узнал. —
После обеда пришел Горбунов и Щербинин. Очень хорошо беседовали, но потом я устал; устал от Щерб[инина], с к[оторым] нельзя говорить во всю. Но хороший человек. Говорили о войне. Потом за чаем Мамоновы, Рачинские — невозможность разговора. И легли очень поздно.
21.Встал очень рано, с болью живота, но все-таки работал. За то спал днем и ничего не делал кроме чтения She — позорная dégringolad’a.33 Получил письмо от Rod’a. И деньги от Чертк[ова] Семенову. Надо ему написать письмо. Теперь вечер. Маше лучше. Никого не было; пришел один Грот и сидел поздно. Я воздержнее, чем прежде, говорил. Что за легкомыслие! «Бог личный уж дело поконченное», сказал ему Лeсевич. О нет! Ему нужно и это. Лева показывал тэму сочинения. Любовь к отечеству и пристраст[ие]. Глупая фраза Карамзина неясна[я]. Так им велят в этой неясности изловчаться.
22. 89. М. Встал позднее. Работал много. Лег, потом написал письмо Семенову и Rod’y, и предисловие поправлял, потом34 [?] пришел Желтов, и я с ним пош[ел] по книжн[ым] лавкам. Взял у Готье Robertson’a, а у Марак[уева] учен[ие] 12 Ап[остолов]. Какой чистый человек Желтов! Дома читал, говорил с Левой. Никого не было. Думал: Мудрость, знание у нас распалось на два: богословие, в к[отором] изменять ничего нельзя и к[оторое] решает все вопросы о жизни, всё, что нужно знать. Что этот мир? Что я? Зачем? Что будет? Что делать? Всё это решено богословием и этого касаться нельзя. Философия же может говорить о всем, только не об этом, только не о том, что нужно и важно. Получил письмо от Чертк[ова].
[26 февраля.] 23, 24, 25, 26 Февр. М. 89. Утром 23 встал от боли раньше, пошел работать, но всё хуже и хуже и целый день провел тяжелый, с сильными болями. Не мог быть радостен, не мог найти того расположения, при к[отором] всё хорошо. Но к смерти б[ыл] готов, только б[ыло] нетерпение от страданий, хотелось, чтобы поскорее. Читал Mat. Arnold’a, очень хорош тонкостью разграничений, при чем не теряется ясность; но с церковью англ[иканской] National Soci[e]ty for the promotion of goodness35 — влияет, и это жалко. Зачем для promotion of goodness надевать епанчи, петь известные песни в известных домах? Думал уж после, но к тому же: В практической жизни не может не быть36 неправильност[ей] и отступлений от идеала, но в мысли, в идеале беда, если отступление, если прямая уже и в представлении не совсем кратчайшая линия между двумя точками. Вечером С[оня] приводила доктора от Маши, Мокроусова. Я б[ыл] напрасно скептичен, как бы поддерживал свою репутацию. О, только бы забывать о том, что другие обо мне подумают. Дунаев помогал до 2-х час[ов].
24.Ночь не спал, жар уже не пошел наверх. — Доктор Флеров. Боли уж не так сильны и духом лучше. Дун[аев] опять. Ничего не ел 2-е суток. Читал то же.
25. Почти то же. Утром лучше. Читал того же Arnold’a и Revue, Princesse Arabe. Думал: У нас царство разврата и женщин. Женщины движут всем. И это ложь и от того такое раздраженное отстаивание. Попробуйте коснуться этого. Нет предмета, к[оторый] бы озлобил более людей. А поддерживайте это, и вам всё простится. Принес некто статью, о чем, трудно сказать; сочувствует моему осуждению науки, осуждает договор Римского права, но отстаивает дарвинизм и тут же царскую власть. Кажется, Добровольского. Как быть с путанными головами? Письмо Лебединского. Надо выработать отношение. Да, отношение то, чтобы не скорбеть о мнении, к[оторое] о тебе составят. Как говорит Эпиктет: если ты не решаешься прослыть за дурака, ты далек от (философии) мудрости. Читал Вольтера с Варенькой, хохотали.