Прочитав одну из статей профессора Харьковского университета П. И. Ковалевского, Толстой, как видно из записи в Дневнике 30 апреля 1889 года, не мог ничего противопоставить материалистическому объяснению происхождения сознания. Но, верный идеалистическим основам своих философских воззрений, он объявляет, что теория происхождения сознания не нужна. Главное, что надо знать, — утверждает Толстой, — это — как сознанию действовать, и не признает, что без знания и изменения причин, действующих на сознание, нельзя изменить и само сознание. Ему кажется, что достаточно людям захотеть «усовершенствоваться», как мир преобразуется сам собой, по воле человеческого сознания. Надо только найти ключ к тому, чтобы убедить человечество изменяться в лучшую сторону. А этим ключом может быть, по мнению Толстого, инстинктивная вера в «бога — добро».
Отстаивая идеалистическую точку зрения, Толстой не возвышал, как это казалось ему, а, напротив, принижал роль сознания в жизни общества. Человек, записывает он 27 июля 1889 года в Дневнике, «всегда с завязанными глазами. И тем лучше исполняет волю бога, чем он слепее. Как слепая лошадь лучше ходит на кругу».
Со свойственной идеализму наивной, ни на чем не основанной верой в непогрешимость своих догм Толстой восклицает: «С матерьялистами и совсем заблуждающимися не надо тратить времени на спор. Надо, указав им их ошибку, идти вперед; пускай остаются позади. Так же, как с людьми, спорящими о дороге. Надо указать им настоящую и идти по ней, предоставив им исправить свою ошибку или остаться назади» (запись 2 июня 1889 года). Но «спорить» с материалистами Толстому приходится вновь и вновь, потому что, основываясь на ложных философских позициях, великий писатель, естественно, не мог сам отыскать «настоящей дороги» к достижению социального преобразования мира. Приняв решение «не тратить времени на спор» с материалистами, Толстой ходом самой жизни, разрушающей утопические иллюзии писателя, вынужден был все чаще и чаще возвращаться к мыслям о материалистическом учении.
Так Дневники Толстого с чрезвычайной рельефностью обнажают кричащие противоречия в мировоззрении писателя, отразившего «разум» и «предрассудки» патриархального крестьянства, слабые и сильные стороны его идеологии.
Проповедуя терпение, смирение, «нравственное самоусовершенствование», «непротивление злу насилием», Толстой вместе с тем резко восставал против всякого конкретного проявления социального зла, против всяких попыток его оправдания.
Среди абстрактных, реакционно-идеалистических, религиозно-нравственных рассуждений в его Дневниках содержится огромное количество исключительно ярких страниц страстного обличения социальной несправедливости. Эти записи представляют для нас особый интерес. Они помогают уяснить идейную направленность творчества писателя, понять кровную связь его с социальными чаяниями и стремлениями дореволюционного крестьянства.
В Дневниках и Записных книжках 1888—1890 годов находим многочисленные заметки и подготовительные материалы к обличительным произведениям Толстого этих лет. Здесь зафиксированы первые замыслы «Воскресения» и первоначальный этап работы над бессмертным романом, различные стадии работы писателя над пьесой «Плоды просвещения», повестями «Крейцерова соната», «Дьявол», «Отец Сергий», статьей об искусстве и другими произведениями.
Наибольшее внимание, естественно, привлекают материалы, связанные с историей создания «Воскресения».
Еще задолго до того, как в творческом сознании писателя стал конкретно вырисовываться замысел «Коневской повести» («Воскресения»), Толстой мечтал создать обличительное художественное произведение. 5 января 1889 года, находясь в Москве, он прочел статью Кеннана о тюремном режиме, установленном для политических заключенных в Петропавловской крепости. В этот же день он записал в Дневнике: «Читал Кеннена и страшное негодование и ужас при чтении о Петропавловской крепости. Будь в деревне, чувство это родило бы плод». Только городская обстановка жизни, раздражавшая и тяготившая писателя, помешала ему тогда создать художественный «плод», характер которого соответствовал бы идейной направленности «Воскресения». Позднее режим Петропавловской крепости был изображен Толстым во второй части романа.
Резко враждебное отношение к политическому режиму самодержавия сочеталось у Толстого с ненавистью к казенной церкви, на которую всегда опирались эксплоататоры для порабощения народа. Толстой видел, как христианское словоблудие господствующих классов совмещалось с диким произволом по отношению к людям труда, лицемерно величаемым «братьями во Христе». Писатель с резкой неприязнью относился ко всем новым модным религиозным течениям среди социальных «верхов» общества. Как видно из дневниковых записей, 8 февраля 1889 года Толстого посетил английский евангелист Ф. В. Бедекер. Популярный среди английской и отчасти русской аристократии проповедник-миссионер послужил прототипом для сатирического изображения Кизеветтера и англичанина в «Воскресении». По мнению Толстого, «они (т. е. деятели православия. — И. У.) — паразиты… лицемеры». Обращаясь к ним, Толстой говорит: «Святые-то, которых вы называете вашими, были бы только больше святыми, если бы не было вас… а вы — противное им, вы губители истины» (Дневник, запись 4 июля 1889 года). Передавая в Дневнике спор с А. М. Кузминским о православии, Толстой записывает свое суждение о том, что деятели православия — «злейшие враги, то есть главные задерживатели установления» того «царства божия», под которым писатель разумел социальную справедливость в ее специфическом толстовском истолковании (та же запись). Эти мысли Толстого получили яркое выражение в романе «Воскресение».