Вместе с тем Толстой показывает Хаджи-Мурата ослепленным жаждой мести, увлеченным стремлением к личной власти. Он сожалеет, что его герой, наделенный многими положительными чертами, захвачен фанатическим, изуверским движением мюридизма и гибнет за «обман веры».
Дневники 1896—1898 годов свидетельствуют, с каким напряжением и настойчивостью трудился Толстой над художественной формой повести. Как выразить в художественном произведении сложность человеческого характера, его противоречивость, как выразить «диалектику души» человека? «Одно из самых обычных заблуждений, — говорит Толстой, — состоит в том, чтобы считать людей добрыми, злыми, глупыми, умными. Человек течет, и в нем есть все возможности: был глуп, стал умен, был зол, стал добр и наоборот. В этом величие человека» (стр. 179).
Работая над «кавказской повестью», Толстой стремился передать движение, богатство характера Хаджи-Мурата. «Есть такая игрушка английская peepshow[33] — под стеклушком показывается то одно, то другое. Вот так-то показать надо человека Хаджи-Мурата: мужа, фанатика и т. п.» (стр. 188).
Эти записи, раскрывающие «тайны» творческого метода великого художника, сохранили все свое значение до нашего времени и могут послужить школой мастерства для наших писателей, призванных показывать жизнь в ее развитии, в непрестанной борьбе нового и старого, в становлении и укреплении новых черт характера людей социалистического общества.
«Воскресение» и «Хаджи-Мурат» были главными, но не единственными произведениями, над которыми Толстой работал в 1895—1899 годах. В частности, Дневники этих лет говорят о его упорной работе над автобиографической драмой «И свет во тьме светит».
«Написал скверно 3 акта... Мало надеюсь на успех» (стр. 77).
«Написал 4-й акт. Всё плохо» (стр. 78).
«Нет ни одной сцены, которой бы я был вполне доволен» (стр. 83).
Ни над одним из своих драматических произведений Толстой не работал столь долго и ни в одном из них он не достиг столь малых успехов, как в этой драме. Реальный жизненный материал, общественные противоречия эпохи не давали основы для создания полноценного произведения, подтверждающего догматы «очищенной» религии, исповедуемые главным героем драмы — дворянином Сарынцевым. Итти же на прямое извращение действительности в угоду своей тенденции Толстому не позволяло его могучее чутье художника-реалиста, поборника жизненной правды. Так и осталась неоконченной эта драма — свидетель глубоких противоречий в мировоззрении художника. Наряду с проповедническими речами ее главного героя, «опростившегося» дворянина Николая Ивановича Сарынцева, составляющими самые слабые страницы произведения, есть в драме сцены, потрясающие силой обличения, силой жизненной правды. Это сцены в разоренной деревне, в дисциплинарном батальоне, в больнице, с суровым реализмом показывающие действительность царской России и — вопреки воле автора — обнажающие всю несостоятельность «проповеди» Сарынцева.
В Дневниках Толстого читатель не раз встретит перечни художественных замыслов, увидит, как в творческом воображении писателя вспыхивали «целые задачи, замыслы художественных произведений» (стр. 25). Не все из них были осуществлены. Но все они, вместе с законченными художественными и публицистическими произведениями, с Дневниками и письмами, служат свидетельством неустанного труда великого художника.
4
Дневники Толстого содержат многочисленные записи, рассказывающие о его тяжелых душевных переживаниях, вызванных расхождением во взглядах на жизнь с членами семьи.
«Очень тягочусь дурной, праздной, городской роскошной жизнью», — записывает он в Дневнике во время пребывания в Москве весной 1895 года (стр. 18). Через год — в мае 1896 года — он снова отмечает: «Дурное расположение духа, усиливаемое пустотой, бедной, самодовольной, холодной пустотой окружающей жизни» (стр. 95).
«Вчера, — рассказывает он в Дневнике 12 января 1897 года, — сижу за столом и чувствую, что я и гувернантка мы оба одинаково лишние, и нам обоим одинаково тяжело. Разговоры об игре Дузе, Гофмана, шутки, наряды, сладкая еда идут мимо нас, через нас. И так каждый день и целый день... Бывает в жизни у других хоть что-нибудь серьезное, человеческое — ну, наука, служба, учительство, докторство, малые дети, не говорю уж заработок или служение людям, а тут ничего кроме игры всякого рода... Отвратительно. Пишу с тем, чтобы знали хоть после моей смерти» (стр. 131).
Все чаще и чаще задумывается Толстой над необходимостью уйти из дома, зажить простой крестьянской жизнью. Но нежелание огорчить близких, причинить им страдания удерживают его пока от этого шага.