Приехав весной 1898 года в пораженный голодом Чернский уезд Тульской губернии, Толстой вначале не смог определить размеры бедствия. «Бедствие голода, — записал он в Дневнике, — далеко не так велико, как было в 91 году. Так много лжи во всех делах в высших классах, так всё запутано ложью, что никогда нельзя просто ответить ни на какой вопрос: например, есть ли голод?» (стр. 191). Но, ближе соприкоснувшись с жизнью народа, Толстой скоро понял, насколько велика крестьянская нужда. И он, по своему прежнему опыту, развернул деятельную помощь голодающим, организуя широкую сеть столовых в деревнях.
В написанной в эту пору статье «Голод или не голод?» Толстой так охарактеризовал тяжелое положение народа: «Голода нет, а есть хроническое недоедание всего населения, которое продолжается уже 20 лет и всё усиливается... Голода нет, но есть положение гораздо худшее. Всё равно как бы врач, у которого спросили, есть ли у больного тиф, ответил: тифа нет, а есть быстро усиливающаяся чахотка».[2]
Толстой видел, что правящие классы не только придавили народ тяжким экономическим и политическим бременем, но и стремятся держать его в темноте и невежестве, стараются одурманить его, привить верноподданнические чувства и настроения, заглушить пробуждающееся в народе сознание своего угнетенного положения.
«Шел по деревне, заглядывал в окна, — пишет Толстой в Дневнике 10 ноября 1897 года. — Везде бедность и невежество, и думал о рабстве прежнем.[3] — Прежде видна была причина, видна была цепь, которая привязывала, а теперь не цепь, а в Европе волоски, но их так же много, как и тех, которыми связали Гюливера. У нас еще видны веревки, ну бичевки, а там волоски, но держат так, что великану народу двинуться нельзя. Одно спасенье: не ложиться, не засыпать. Обман так силен и так ловок, что часто видишь, как те самые, которых высасывают и губят — с страстью защищают этих высасывателей и набрасываются на тех, кто против них. У нас царь».
В художественных произведениях, статьях, Дневниках и письмах Толстой не устает обличать «строй жизни нашей рабский» (стр. 35). «Все формы нашей жизни сложились такими, какими они сложились, только потому, что было это деление... на господ и рабов», — пишет он в Дневнике (стр. 34). И держится этот строй кабалы и насилия только потому, что он основан на деспотизме. Господствующие классы поддерживают деспотизм «оттого, — пишет Толстой, — что при идеальном правлении, воздающем по заслугам, им плохо. При деспотизме же всё может случиться» (стр. 107).
С гневом откликнулся Толстой на «дерзкую» речь царя Николая II, заявившего в 1895 году земским деятелям, что он будет твердо охранять «начала самодержавия», и назвавшего «бессмысленными мечтаниями» надежды на реформы. В статье «Бессмысленные мечтания» Толстой выразил свое негодование не только по поводу этой наглой речи нового царя, но и подверг критике весь самодержавный строй.
По поводу трагических событий, разыгравшихся на Ходынском поле в Москве в связи с коронацией Николая II, Толстой пишет В. В. Стасову: «Безумия и мерзости коронации ужасно тревожат».[4] «Страшное событие в Москве, погибель 3000», — отмечает он в Дневнике (стр. 96). Как известно, позже, в 1910 году, Толстой ярко описал эти события в рассказе «Ходынка».
Деятельность Толстого, направленная на обличение существующих порядков, вызывала бешеную злобу против него со стороны господствующих классов. За домом писателя проводился неослабный полицейский негласный надзор. В декабре 1897 года Толстой получил анонимное письмо от группы «старых коренных дворян», угрожавших «исторгнуть его из жизни», если он «не одумается» до 1 января 1898 года. Через неделю Толстому было прислано новое письмо с угрозой убить его, как «врага царя и отечества».
Но ни полицейские преследования, ни травля охранительной печати, ни угрозы черной сотни не могли запугать Толстого. С замечательным мужеством и достоинством писатель выполнял свой долг «адвоката 100-миллионного земледельческого народа», как он назвал себя в письме к В. В. Стасову.[5]
Во второй половине 90-х годов особое значение приобрели выступления великого писателя против империалистической агрессии. В ответ на усиление военно-феодального гнета в России нарастал протест широких крестьянских масс против военных авантюр царизма и связанных с ними ужасов «солдатчины». Этот растущий народный протест и отражали многочисленные выступления Толстого против грабительских войн и колониального разбоя, против подготовлявшейся империалистами мировой бойни.