1) Читал о действиях англичан в Африке. Всё это ужасно. Но — пришло в голову — может быть, это неизбежно нужно для того, чтобы к этим народам проникло просвещенье. Сначала задумал[ся] и подумал, что это так надо. Какой вздор. Почему же людям, живущим христианской жизнью, не пойти просто, как Миклуха-Маклай, жить к ним, а нужно торговать, спаивать, убивать. Говорят, если бы люди жили по-христиански, им бы делать нечего было. Вот дело. И дело огромное — пока Евангелие проповедуется всей твари.
2) Наука, потеряв религиозную основу, стала изучать пустяки, главное, перестала изучать важное. С тех пор и составилась теория опытной науки, Бекон.
3) Думал в pendant[152] к Х[аджи]-М[урату] написать другого русского разбойника Григория Николаева, чтоб он видел всю незаконность жизни богатых, жил бы яблочным сторожем в богатой усадьбе с lawn tennis’oм.
[153]4) Я нынче в очень дурном духе и мне трудно помнить, представить себе себя, каким я бываю в хорошем духе. А это непременно нужно, чтоб не отчаиваться и не делать дурного — будучи в дурном — воздерживаться от всякой деятельности. Разве не то же самое в жизни? Надо не верить, что я такой дрянной, каким я себя чувствую, а сделать усилие вспомнить, какой я там, какой я в духе, и жить в меру того воспоминаемого я или вовсе не жи[ть] — воздерживаться.
5) Toute réunion d’hommes est toujours inférieure aux éléments qui la composent.[154] Это оттого, что они соединены уставом. В своем естественном соединении, как Бог их соединил, они не только не ниже, но в много раз выше.
Читал статью Менш[икова]. Много хорошего:[155] о единобожии и многобожии и много очень слабо: пример[ы].
15 Н 97. Я. П. Е. б. ж.
[15 ноября.] Плохо работал над предисловием к Карпентеру. После обеда по метели ездил в Ясенки. Свез Тане письмо. Вернулся — вот в первый раз узнал прострацию. Потом напился чая — ожил. Читал, но ничего не делал. Только написал письмо Мооду в ответ на его замечания. Думал пустое. То, что любовь хороша только тогда, когда не сознаешь её. А стоит сознать, да еще порадоваться на свою любовь, и конец ей.
16 Н. 97. Я. П. Е. б. ж.
Нынче 17. 97. Я. П. Второй день думаю с особенной ясностью вот о чем:
1) Моя жизнь — мое сознание моей личности всё слабеет и слабеет, будет еще слабее и кончится маразмом и совершенным прекращением сознания личности. В это же время, совершенно одновременно и равномерно с уничтожением личности, начинает жить и всё сильнее и сильнее живет то, что сделала моя жизнь, последствия моей мысли, чувства; живет в других людях, даже в животных, в мертвой материи. Так и хочется сказать, что это и будет жить после меня. Но всё это лишено сознания и потому я не могу сказать, что это живет. Но кто же сказал, что это лишено сознания? Почему я не могу предположить, что это всё объединится новым сознанием, кот[орое] я справедливо могу назвать моим сознанием, потому что оно всё составится из моего? Почему не может это другое, новое существо жить вместе с теми существами, к[оторые] теперь живут? Почему не предположить, что мы все — частицы сознания других, высших существ, таких, какими мы будем. «У отца моего обители многи суть», не в том смысле, что места разные есть, а в том, что сознания личности разные: одни включаются, переплетаются с другими. Ведь весь мир, какой я знаю с его пространств[ам], временем, есть произведение моей личности, моего сознания. Как только другая личность, другое сознание, так совсем другой мир, элементы которого составляют наши личности. Как в ребенке, во мне понемногу зарождалось сознание (кот[орое] сделало и то, что я себя ребенком, зародышем даже, вижу отдельны[м] существом), так оно зарождаться будет и теперь, уже зарождается в последствиях моей жизни, в будущем моем я после моей смерти. Церковь есть тело Христово. Да, Христос теперь в своем новом сознании живет жизнью всех живых и умерших и будущих членов церкви. Так же будет жить и каждый из нас своею церковью. И у самого ничтожного будет своя ничтожная и может быть плохая церковь, но церковь, составляющая новое тело его. Но как? Вот этого-то мы не может представить себе, п[отому] ч[то] ничего не можем представить себе вне нашего сознания. И не обители, а сознания многи суть. — Но тут последний, самый страшный неразрешимый вопрос: зачем это? Зачем это движение. Эти переходы из одних низших, более частных сознаний в более общие — высшие? Зачем? Это тайна, кото[рую] мы не можем знать. В этом-то и нужен Бог и вера в Него. Толь[ко] Он знает это и надо верить, что это так надо.
2) Еще думал нынче же совсем неожиданно о прелести — именно прелести — зарождающейся любви, когда на фоне веселых, приятных, милых отношений начинает вдруг блестеть эта звездочка. Это вроде того, как пахнувший вдруг запах липы или начинающая падать тень от месяца. Еще нет полного цвета, нет ясной тени и света, но есть радость и страх нового, обаятельного. Хорошо это, но только тогда, когда в первый и последний раз.