В ответном письме от 19 октября Толстой благодарит Дружинина за «славное, искреннее и дружеское письмо и слишком лестный суд» и обещает непременно, в соответствии с его указаниями, «исправить всё, что можно». Через неделю Толстой писал Панаеву, что он доволен его распоряжением поместить «Юность» в январской книжке: «Она одобрена моим критиком, чему я очень счастлив, и стало быть на нее Вы можете [рассчитывать] наивернейше».
Естественно, что повесть была с радостью встречена и В. Боткиным. 19 декабря Толстой записал в Дневнике: «У Панаева обедал, Боткин в восхищении от Юности».
Новая повесть Толстого как заключительная часть трилогии непосредственно примыкала к ранее вышедшему «Отрочеству», но в ней были и существенно новые идейные мотивы. Здесь впервые теория нравственного самоусовершенствования получила свое наиболее полное выражение. Она возникла как непосредственный отклик на современность и заключала в себе специфически толстовское решение проблемы личности и общества, выражала «новый взгляд на жизнь, ее цель и отношения». Здесь как в зерне таилось все этическое учение Толстого, разработанное им во всех своих деталях в восьмидесятые годы.
Герой «Юности», Иртеньев, ревностно исповедует религию «комильфотности». Он делит всех людей на «порядочных», к которым относились только аристократы, и «непорядочных», во втором разряде выделяя особо простой народ, не заслуживающий ничего кроме «презрения». Героя охватывали «ненависть и презрение к девяти десятым рода человеческого».59
Признания героя повести о пережитых им чувствах глубокого презрения к простому народу могли быть истолкованы в условиях второй половины пятидесятых годов как аристократическая реакция на демократическое движение в стране. Так именно и было это понято Чернышевским, который после ознакомления с «Юностью» высказал свое глубоко отрицательное суждение о ней в письме к Тургеневу. Это письмо имеет огромное значение для понимания причин падения репутации Толстого в демократических кругах «Современника», а также для объяснения последующих творческих неудач писателя, первооснову которых критик видел в пагубном влиянии реакционных идей «чистого искусства» на его творчество.
Чернышевский писал:
«Мне досадно, что Вы по своей доброте не обрываете уши всем этим господам нувеллистам и всем этим господам ценителям изящного, которые сбивают с толку людей подобных Толстому — прочитайте его «Юность». — Вы увидите, какой это вздор, какая это размазня (кроме трех-четырех глав) — вот и плоды аристарховых советов — аристархи в восторге от этого пустословия, в котором 9/10 — пошлость и скука, бессмыслие, хвастовство бестолкового павлина своим хвостом, — не прикрывающим его пошлой задницы, — именно потому и не прикрывающим, что павлин слишком кичливо распустил его. Жаль, а ведь есть некоторый талант у человека, но гибнет оттого, что усвоил себе пошлые понятия, которыми литературный кружок руководствуется при суждениях своих»60.
Здесь все высказано с удивительной силой критической проницательности. «Ценители изящного», «аристархи» — это Дружинин, Боткин, Анненков, которые своими «пошлыми» суждениями об искусстве губили талант Толстого.
В последних главах «Юности» Толстой рисует общение Иртеньева с демократической, не «комильфотной» частью студенчества. Новые товарищи заронили в его сознание семена сомнения в истинности своих убеждений. Толстой объективно осуждал теорию «комильфотности», теорию дворянско-сословной, аристократической исключительности. Здесь уже содержались зерна последующей демократизации его творчества. Эти главы и были в числе тех трех-четырех, которые понравились Чернышевскому. В «Заметках о журналах» он писал: «В последних главах «Юности», которая напечатана в этой книжке «Современника», читатели, конечно, заметили, как с расширением сферы рассказа расширяется и взгляд автора. С новыми лицами вносятся и новые симпатии в его поэзию, — это видит каждый, припоминая сцены университетской жизни Иртеньева».61
Однако конец «Юности», отражая возможность появления новых тенденций в творчестве Толстого, естественно, не определял идейного лица повести. Последующие произведения подтвердили проницательность критических суждений Чернышевского. Действительно, продолжавшееся общение Толстого с «триумвиратом» приводило его все к новым и новым творческим срывам и неудачам.