Выбрать главу

Известным исключением из этого был «Люцерн», написанный на основе заграничных впечатлений Толстого и в этом смысле явившийся своеобразным творческим отчетом писателя о своей поездке. По значительности своей темы он стоит в ряду лучших произведений Толстого, это итог его раздумий над политическими проблемами, которые выдвинула перед ним европейская жизнь. В письмах к В. П. Боткину от 8, 9 и 21 июля 1857 г. писатель рассказал о возникновении замысла «Люцерна» и о работе над этим рассказом; письмо от 8 июля включает в себя и черновую редакцию «Люцерна».

Первые недели пребывания Толстого за границей проходят в наслаждении «социальной свободой», о которой он в России «не имел даже понятия»; за внешне демократическими формами политической жизни он не увидел еще всех кричащих противоречий буржуазного общества. Сильнейший удар по его благодушию был нанесен сценой гильотинирования. Весь демократический маскарад вдруг сразу исчез, и перед ним предстала во всей своей отвратительной наготе буржуазная действительность. За этим последовали другие «обстоятельства», которые окончательно разоблачили перед Толстым лживость буржуазной демократии и антинародную сущность буржуазной культуры. Факт с бродячим певцом, развлекавшим праздную публику и не получившим за это ни копейки, потряс Толстого, и он немедленно решил осмыслить свои наблюдения над жизнью буржуазной Европы. Так возник рассказ «Люцерн».

В «Люцерне» Толстой разоблачает ханжескую буржуазную демократию, все эти пресловутые буржуазные «свободы», которые существуют только для тех, кто богат, кто имеет деньги. В самой демократической стране Европы — Швейцарии — республиканские законы обращены против бедных. У писателя в связи с этим срываются гневные слова: «Паршивая ваша республика!.. Вот оно равенство».62 Толстой защищает в бродячем певце человека, а бессердечные и чопорные английские буржуа не хотят признавать в нем человека. Капитализм душевно опустошает людей, калечит их, буржуазная толпа жестока и бессердечна.

Что же надо делать? Как бороться с существующим буржуазным порядком, искажающим природу человека? И кто должен руководить человеком в его стремлениях к добру? Толстой дает такой ответ на все эти вопросы, из которого впоследствии разовьется целое религиозно-этическое учение: «Один, только один есть у нас непогрешимый руководитель, всемирный дух, проникающий нас всех вместе и каждого, как отдельную единицу, влагающий в каждого стремление к тому, что должно». Человек обязан слушать голос совести и жить в соответствии с его велениями. Так уже здесь Толстой вслед за «Юностью» продолжает закладывать основы своей теории нравственного самоусовершенствования как панацеи от всех социальных зол. Так уже здесь обнаруживаются кричащие противоречия учения Толстого. С одной стороны, гневные обличения буржуазной цивилизации, калечащей человека, с другой стороны, усладительные рулады о всеобщем примирении и всеобщей любви, апелляции к «всемирному духу», заключавшие в себе глубоко реакционный смысл.

Однако Толстой не нашел достаточно выразительных художественных средств для воплощения темы критики капитализма в пятидесятые годы. Его «Люцерн» по своей художественной форме, по своему жанру своеобразно сочетает протокольную точность дневниковой записи и публицистическую обнаженность памфлета, — вот почему он, видимо, не произвел того впечатления на читателя, которого ожидал Толстой. Тургенев назвал «Люцерн» «морально-политической проповедью».63 Да и сам Толстой, получив сентябрьскую книжку «Современника», пережил полное разочарование в своей «статье», как он называл «Люцерн». 11 октября 1857 г. он писал Некрасову: «Я совершенно надул себя ею да и вас кажется». Спустя некоторое время он записывает в Дневнике: «Репутация моя пала, или чуть скрыпит, и я внутренне сильно огорчился; но теперь я спокойнее, я знаю, что у меня есть что сказать, и силы сказать сильно; а там, что хочет, говори публика. Но надо работать, добросовестно положить свои силы, тогда пусть плюет на алтарь».64

Однако надежды Толстого «реабилитировать» себя, восстановить свое пошатнувшееся имя новыми произведениями, не оправдались. Появившийся в августовской книжке «Современника» за 1858 г. «Альберт» был встречен писателями и критикой холодно, последняя не посвятила ему ни одной сколько-нибудь значительной статьи. Причину этого хорошо раскрыл Некрасов в письме к Толстому от 16 августа 1857 г., когда мотивировал свой отказ поместить «Альберта» в «Современнике». В повести, по его мнению, описывается не жизнь, а ее исключения, не то, что имеет широкое значение, а то, что возбуждает интерес лишь у узкого круга «любителей изящного». «Эх! пишите повести попроще, — советовал Некрасов, обращая его внимание на необходимость демократизации тематики, — я вспомнил начало вашего казачьего романа (так называлась первоначально повесть «Казаки». — С. Б.), вспомнил двух гусаров — и подивился, чего вы еще ищете — у вас под рукою и в вашей власти ваш настоящий род, род, который никогда не прискучит, потому что передает жизнь, а не ее исключения...»65 И сам Толстой понимал, что его повесть — «несчастный всеми забракованный музыкант» — «не может нравиться большинству». Здесь, быть может, сильнее всего сказался отход Толстого от общественно-значительных тем в своем творчестве.

вернуться

62

T. 5, стр. 19.

вернуться

63

ТПТ, стр. 40.

вернуться

64

Т. 47, стр. 161, 30/Х 1857 г.

вернуться

65

Альманах «Круг», кн. 6-я, М. 1927, стр. 215—216.