Боткин, разумеется, бросился утешать Толстого; во второй части его романа он нашел «большой внутренний драматический интерес», «превосходный психологический этюд», «глубоко схваченные изображения природы», однако, эти утешения слабо действовали на писателя. Толстой из своей последней творческой неудачи сделал далеко идущие выводы. Одновременно с письмом к Боткину 3 мая 1859 г. он писал А. А. Толстой: «Еще горе у меня. Моя «Анна», как я приехал в деревню, и перечел ее, оказалась такая постыдная гадость, что я не могу опомниться от сраму и, кажется, больше никогда писать не буду». 11 мая в ответном письме Боткину он признавался: «Поверите ли, как вспомню только содержание моей повести или читая найду что-нибудь напоминающее, краснею и вскрикиваю». Неудача с «Семейным счастьем» оставила глубокий след в сознании Толстого. Прошло лето 1859 г., наступила осень — время наибольшего подъема творческой энергии, но «конфуз» с романом не забыт, больше того, созрело решение окончательно оставить литературу. В начале октября Толстой пишет Фету: «...я вас люблю, дяденька, руку на сердце. А повести писать все-таки не стану. Стыдно, когда подумаешь: люди плачут, умирают, женятся, а я буду повести писать, «как она его полюбила».
Одновременно с этим (9 октября) на уговоры Дружинина дать ему для журнала новую повесть Толстой отвечал: «Теперь... как писатель я уже ни на что не годен. Я не пишу и не писал со времени Семейного Счастья и, кажется, не буду писать. Льщу себя, по крайней мере, этой надеждой. Почему так? Длинно и трудно рассказать. Главное же — жизнь коротка, и тратить ее в взрослых летах на писанье таких повестей, какие я писал — совестно. Можно и должно и хочется заниматься делом. Добро бы было содержание такое, которое томило бы, просилось наружу, давало бы дерзость, гордость и силу — тогда бы так. А писать повести очень милые и приятные для чтения в 31 год, ей-богу руки не поднимаются».
Это письмо очень важно для понимания идейных истоков духовного кризиса Толстого. Общение с «бесценным триумвиратом» привело его к полному творческому опустошению.
В исходе этого периода Толстой дошел до писания «милых» повестей для узкого круга любителей изящного, которые стали вызывать в нем глубокое раскаяние, у него даже проскальзывает мысль об отречении от всего написанного в эти годы.
Толстой понимает ложь теории «чистого искусства» и под натиском «обличительного направления» приходит к отказу от литературы, к поискам более существенных опор в жизни. Характерно, что несостоятельность теории «чистого искусства» он на первых порах воспринимает как кризис литературы вообще и на этой основе принимает решение о невозможности для себя продолжать художественное творчество.
Отказ от литературы был для Толстого тяжелым актом. Он пытался заполнить образовавшуюся душевную пустоту «то охотой, то светом, то даже наукой». Но тем не менее в нем происходил сложный процесс идейного самоопределения. Толстой мучительно освобождался от груза обветшалых эстетических теорий своих бывших «литературных друзей» и вырабатывал новые нормы отношения к литературе. Уже через несколько месяцев в его высказываниях о литературе появляются принципиально новые идейные моменты, он решительно осуждает литературу с морально-этических позиций и находит, что «писание повестей, приятных для чтения... дурно и неблагопристойно», а «самообольщение» так называемых художников есть «мерзейшая подлость и ложь». «Всю жизнь ничего не делать и эксплуатировать труд и лучшие блага чужие, за то, чтобы потом воспроизвести их — скверно, ничтожно, может быть, есть уродство и пакость, которой я слишком много видел вокруг себя мерзких примеров, чтобы не ужаснуться...»70 Спустя полгода в письме к Фету он вновь повторит: «Искусство есть ложь, а я не могу любить прекрасную ложь»71.
Так Толстой приходит к пониманию бесплодности идей «чистого искусства» и к окончательному разрыву со своими «литературными друзьями». Он обращает свои взоры к народу и в широком общении с ним черпает новые силы для возврата к подлинно эпическому творчеству.
5
Публикуемый том писем содержит неоценимый материал для изучения читательских вкусов Толстого. Наряду с кратко выраженными суждениями о только что прочитанных новых произведениях в письмах нередко можно найти развернутую оценку таланта писателя, характеристику его сильных и слабых сторон. Читательские интересы Толстого необычайно широки, от Фета до Некрасова все попадает в поле его зрения и сопровождается высказываниями, порой вносящими серьезные поправки в его отвлеченные литературно-эстетические суждения.