Новаторская, глубоко демократическая и гуманная, трактовка темы патриотизма в «Севастопольских рассказах» и в «Войне и мире» явилась одним из крупнейших художественных открытий, сделанных Толстым, и оказала благотворное влияние на всё последующее развитие мировой литературы. Традиции патриотической эпопеи Толстого «Война и мир» сказались в творчестве некоторых видных писателей славянских народов, показавших борьбу своих наций против иноземных оккупантов, — от классика болгарской литературы И. Вазова и классика чешской литературы А. Ирасека до современной чешской писательницы М. Пуймановой. Традиции эти разнообразно преломились и в творчестве лучших советских писателей — авторов книг о великой Отечественной войне.
Ложные рассуждения о патриотизме, содержащиеся в некоторых поздних статьях и письмах Толстого, давно забыты. Зато его патриотические художественные произведения продолжают оказывать глубокое воздействие на миллионы читателей в разных странах, воспитывая в них благородное чувство любви к родине и готовность защищать ее честь и независимость от любых враждебных посягательств.
Толстой ненавидел грабительские, империалистические войны поистине священной ненавистью. Но во взглядах Толстого на методы борьбы против милитаризма сказались коренные пороки его мировоззрения — отрицание политики и проповедь нравственного самоусовершенствования. В те годы, когда Толстой писал свои статьи и письма, обличающие империализм, задачи борьбы против империалистических войн и колониальных грабежей уже вплотную вставали перед международным рабочим классом. Однако у самого Толстого «Обличение капитализма и бедствий, причиняемых им массам, совмещалось с совершенно апатичным отношением к той всемирной освободительной борьбе, которую ведет международный социалистический пролетариат».25
В сознании Толстого задачи уничтожения войн были полностью оторваны от политической жизни, от классовой борьбы трудящихся. Наилучшим способом противодействия войне Толстой считал поведение духоборов, которые, исходя из заветов христианской религии, отказывались исполнять воинскую повинность. С горячим сочувствием следил Толстой за судьбой энтузиастов-одиночек в разных странах, которые (подобно австрийскому военному врачу Шкарвану или голландскому рабочему-анархисту Вандерверу) по религиозно-моральным побуждениям отказались нести военную службу и подверглись за это репрессиям. Протест подобных лиц, какую бы личную стойкость они ни проявляли, конечно ни в коей мере не мог помешать военным приготовлениям империалистов. Всякие попытки парализовать военную машину империализма одной лишь абстрактной проповедью христианского милосердия вместо организованного движения масс приносили делу борьбы с войной самый непосредственный и самый глубокий вред. Однако Толстой, чувствуя, насколько слабы и беспомощны поборники христианского человеколюбия по сравнению с вооруженными до зубов империалистами, тем не менее не переставал отстаивать свое утопическое учение, апеллируя к «вечным» началам религии и нравственности. «Идет борьба между слабыми десятками людей и миллионами сильных; но на стороне слабых бог, и потому знаю, что они победят».26
Подобные взгляды были присущи не одному Толстому. Они возникали — и при его жизни, и после его смерти — и у других литературных и общественных деятелей Запада и Востока, пытавшихся протестовать против империализма с отвлеченных религиозно-пацифистских позиций. В отдельных странах Востока — особенно в Индии — система «не-насильственного сопротивления» на протяжении многих лет была помехой для освободительного движения народа, объективно помогая империалистам.
Однако опыт истории — и в особенности опыт Великой Октябрьской социалистической революции — способствовал постепенному крушению пацифистских иллюзий в сознании широких масс трудящихся. Несостоятельность и даже вредность тех методов борьбы с войнами, которые предлагал когда-то Толстой, многократно доказана самой жизнью. В этом убедились многие видные противники войны за рубежом. Например, выдающийся французский писатель Ромен Роллан, который в годы первой мировой войны выступал против империализма с позиций, близких к толстовским, в послеоктябрьские годы понял, что для того, чтобы отстоять прочный мир, нужен не протест прекраснодушных одиночек, а сплоченные, активные выступления народных масс. В последней книге своего романа «Очарованная душа», а также в публицистических работах «Пятнадцать лет борьбы» и «Мир — через революцию» он подверг серьезной критике доктрину «не-насилия». Для того чтобы воспрепятствовать империалистическим войнам, необходимо, говорит Роллан, «активное и эффективное сопротивление народа, который не только говорит «нет», но и претворяет это «нет» в действие».27