Дядя Сережа2 рассказывал мне — меня не было — что они с братом Николаем3 и другими мало знакомыми господами были у цыган. Николинька выпил лишнее. А когда он выпивал у цыган, то пускался плясать — очень скверно, подпрыгивая на одной ноге, с подергиваниями и would be4 молодецкими взмахами рук и т. п., кот[орые] шли к нему, как к корове седло. Он, всегда серьезный, неловкий, кроткий, некрасивый, слабый, мудрец, вдруг ломается и скверно ломается, и все смеются и будто бы одобряют. Это было ужасно видеть. И вот Николинька начал проявлять желание пойти плясать. Сережа я Вас. Перфильев5 умоляли его не делать этого, но он был неумолим и, сидя на своем месте, делал бестолковые и нескладные жесты. Долго они упрашивали его, но когда увидали, что он был настолько пьян, что нельзя было упросить его воздержаться, Сережа только сказал убитым грустным голосом: пляши, и, вздохнув, опустил голову, чтобы не видать того унижения и безобразия, которое пьяному казалось (и то только пока хмель не прошел) прекрасным, веселым и долженствующим быть всем приятным.
Так вот мое отношение к твоему желанию такое же. Одно что я могу сказать это: пляши! утешаясь тем, что когда ты отпляшешь, ты останешься такою, какою, какою6 ты была и должна быть в нормальном состоянии. Пляши! больше ничего не могу сказать, если это неизбежно. Но не могу не видеть, что ты находишься в невменяемом состоянии, что еще больше подтвердило мне твое письмо. Я удивляюсь, что тебе может быть интересного, важного в лишнем часе свиданья, а ты вместо объяснения — его и не может быть — говоришь мне, что тебя волнует даже мысль о письме от него, что подтверждает для меня твое состояние совершенной одержимости и невменяемости. Я понял бы, что девушка в 33 года, облюбовав доброго, неглупого, порядочного человека, sur le retour7 спокойно решила соединить с ним свою судьбу, но тогда эта девушка не будет дорожить лишним часом свиданья и близостью времени получения от него письма, п[отому] ч[то] ни от продолжения свидания, ни от письма ничего не прибавится. Если же есть такое чувство волнения, то значит есть навождение, болезненное состояние. А в душевном болезненном состоянии нехорошо связывать свою судьбу — запереть себя ключем в комнате и выбросить ключ в окно.
Николиньке надо было поехать домой и выспаться, не плясавши, если же это уже невозможно, то всё, что мы можем сделать, грустно сказать: пляши.
Так вот, как я отношусь к твоим намерениям, а приведешь ты их в исполнение или нет, ты знаешь, что мое отношение к тебе не может измениться, не изменится и к М[ихаилу] С[ергеевичу]8 или скорее изменится только к лучшему, сделав мне близким близкого тебе человека. Вот и всё. Целую тебя, Машу и Колю.
На конверте: Ялта, Крым. Пушкинский бульвар. Дача Оболенской. Татьяне Львовне Толстой.
Впервые опубликовано в «Современных записках», Париж 1928, XXXVI, стр. 206—208. Год в дате определяется по почтовым штемпелям.
Ответ на письмо T. Л. Толстой от 9 декабря, в котором она писала о своем отношении к М. С. Сухотину и просила Толстого высказаться относительно ее желания выйти замуж за Сухотина.
1 [итти на эту каторгу]
2 С. Н. Толстой.
3 Николай Николаевич Толстой (1823—1860), старший брат Толстого.
4 [будто]
5 Василий Степанович Перфильев (1826—1890), приятель молодости Толстого и его братьев.
6 Так в подлиннике.
7 [стареясь]
8 М. С. Сухотин.
* 199. В. Гому (W. Gum).
1897 г. Октября 17. Я. П.
17-th Oct. 1897.
Dear Friend,
Thank you sincerely for your kind letter with good wishes for my persecuted friends and myself.
As to the question you put to me I can add very little to the subject to what is stated in the book you vahe read. You are right in coming to the conclusion that we do not attach importance to dogmas such as the Evangelical conception of Atonement. But I think there is no need to be anxious on that account for such people as the Spirit Wrestlers.
However different be our individual relation to such metaphysical conceptions as this one of the Atonement we cannot but agree that God is Love and Justice and that therefore if those who are trying to serve Him sincerely and to the best of their ability are not all able to understand such abstract questions alike, he cannot demand of them faith in that which they are not able to accept. Sincerity is enough for God. And the facts, you have become acquainted with in this book are, I think sufficient for dispelling any doubt as to the sincerity and faithfulness before their God of these people who are sacrificing their lives for what they believe to be His will.
I think we would be discrediting our common God if we were each of us to attribute to Him insistance upon those theological tenets in which we differ between ourselves owing to our human limitations. Let us, while adhering, each one of us to the light wе have, be sufficiently tolerant and broad minded towards each others, to have confidence both in each others conscientiousness and in God’s power to enlighten and correct those deficiencies in faith we think we remark in one another.