Объективно утопические взгляды Толстого, его противоречивое отношение к революции отражали уже созревшую в России в рамках самодержавно-помещичьего строя противоположность интересов труда и капитала. Но, подобно народникам, Толстой отразил эту противоположность «...через призму жизненных условий и интересов мелкого производителя».28 Относительная прогрессивность капитализма и буржуазных форм государственности осталась непонятой великим писателем.
Срывая маску демократизма с буржуазного «конституционализма» и «представительства», Толстой с негодованием писал в дни революционных боев о тех «казнях», «тюрьмах», «податях», о «лишении права пользоваться землей» и «орудиями труда», о «набегах на беззащитные народы Африки и Азии и друг на друга» и о прочих «жестокостях», творимых над народными массами в «самых свободных», а на деле «мнимо свободных» капиталистических странах Европы и Америки. «То же неравенство, какое было между фараоном и его рабами и теперь между Рокфеллерами, Ротшильдами и их рабами».29 Вот к чему, утверждает Толстой, привели все известные в истории революции против «деспотизма».
Таким образом, исходя из антидемократической природы буржуазного государства, исторического опыта буржуазных революций, Толстой пришел к глубоко ошибочной мысли об иллюзорности и неэффективности революционных методов освободительной борьбы. «То противоречие, — говорит Толстой, — которое так ярко и грубо выразилось в большой французской революции и вместо блага привело к величайшему бедствию, таким же осталось и теперь. И теперь это противоречие проникает все современные попытки улучшения общественного строя. Все общественные улучшения предполагается осуществить посредством правительства, т. е. насилия».30
В современных ему формах государственного устройства Толстой видел основную причину социального неравенства, источник бедствий и страданий трудящегося народа. Социально обусловленные, угнетательские функции крепостнического и буржуазного государства представлялись ему неизменными, незыблемыми свойствами самого института государственной власти.
В освобождении русского народа (а затем и всего человечества) от всякой государственной власти, от какого бы то ни было «правительственного насилия», то есть в отказе от самого института государственности, и видел Толстой основную всемирно-историческую цель народной революции в России. Свое понимание смысла происходившей в России революции Толстой изложил в статьях «Единое на потребу», «Конец века» и «О значении русской революции».
Основные положения выдвинутой Толстым концепции русской «пассивной», «бескровной» революции и ее всемирно-исторического значения сводились к тому, что если «деятельность участников прежних революций состояла в насильственном свержении власти и захвате ее», то «деятельность участников теперешнего переворота должна и может состоять только в прекращении потерявшего смысл повиновения какой бы то ни было насильнической власти и в устроении своей жизни независимо от правительства».31
Утопические и анархические представления о специфике русской революции и ее мировом значении привели Толстого к мысли, что «как французы были призваны в 1790 году к тому, чтобы обновить мир, так к тому же призваны русские в 1905».32
Та же мысль выражена Толстым в письме к Эрнесту Кросби. «Я твердо убежден, — читаем мы здесь, — что эта революция будет иметь для человечества более значительные и благотворные результаты, чем Великая французская революция33.
В своем конкретно-историческом содержании обличительные выступления Толстого и даже его проповедь непротивления злу насилием были направлены прежде всего против буржуазного государства с его лживой демократией меньшинства, с его колониальным разбоем и империалистическими войнами.
В чрезвычайно интересном письме, адресованном М. Л. Оболенской, находившейся тогда за границей, Толстой выражал свое неодобрение «партиям», «предвыборным агитациям», «блокам», называл их «капельками» «ужасной грязной духовно» европейской жизни, которые «мы подбираем», втягивая «в разврат крестьян». «Все эти конституции, — говорит Толстой далее, — ни к чему другому не могут привести, как к тому, что другие люди будут эксплоатировать большинство — переменятся, как это происходит в Англии, Франции, Америке, везде и все будут беспокойно стремиться, чтобы эксплоатировать друг друга, и всё больше и больше будут кидать единственную разумную, нравственную земледельческую жизнь, возлагая этот серый труд на рабов в Индии, Африке, Азии и Европе, где можно».34