7 См. прим. 2 к п. № 119 от конца сентября — начала октября 1886 г.
*123.
1886 г. Декабря 9—10. Москва.
Давно не писалъ вамъ, милые друзья, а часто думаю о васъ. Я въ Москвѣ.1 Живу хорошо. Работы много, и бремя легко, и иго благо. Работалъ я для календаря, а потомъ драму.2 Кажется, что я грѣшилъ съ ней, очень ужъ ее отдѣлывалъ. А это не слѣдуетъ, и отъ того хуже многое бываетъ. Теперь еще началъ работу. Здѣсь видѣлъ Иванова. Онъ написалъ другой разсказъ.3 Я его строго раскритиковалъ. Но онъ, милый, впередъ согласенъ съ своими недостатками и обѣщался передѣлать. Видѣлъ Мар[ью] Алекс[андровну].4 Она устраивается въ деревнѣ. Ей все легко. Здоровье Ол[ьги] Алекс[ѣевны]5 поправляется. Вчера былъ Сибиряковъ.6 Онъ все устраиваетъ свою общину и школы. Не могу сочувствовать его устройствамъ, но не могу не сочувствовать его доброй душѣ. Впрочемъ вы вѣрно знаете подробно объ Кавказѣ.7 — Дома въ семьѣ у меня хорошо. Мы всѣ дружнѣе, чѣмъ бывали прежде. Но съ большимъ количествомъ дѣтей и большими всегда идетъ у меня такъ. То одинъ радуетъ больше, другой огорчаетъ, то на оборотъ. Съ Сергѣемъ медленно, но хорошо идетъ. Ужасно осторожно. А Илья огорчаетъ. Онъ поступаетъ въ солдаты и къ сожалѣнью выбралъ полкъ бывшій гусарскій — расходовъ — требованій отъ людей — больше, и не серьезно. Кромѣ того онъ въ этой роскошной жизни слабнетъ. Хочетъ подняться и опять падаетъ. Лева милый мальчикъ. Дѣвочки хороши.—
Ахъ! Что жъ это вы не найдете тѣхъ пріемовъ, того положенія, въ кот[оромъ] бы у васъ были любовныя отношенія. Вѣдь они должны быть.8 Если нѣтъ, то вы виноваты. Тутъ и толковать нечего. Избави Богъ, главное, объяснять, почему это, какъ вы дѣлаете въ одномъ изъ писемъ. Причина одна, что мы плохи. И не то, что любви въ насъ мало. Это слишкомъ общее и неточное выраженіе; а просто въ насъ гадость есть какая нибудь, которая торчитъ угломъ и мѣшаетъ единенію — гадость какая нибудь очень опредѣленная: самолюбіе, гордость, какая нибудь неясность въ своемъ пониманіи жизни, какое-нибудь внутреннее противорѣчіе. Часы не идутъ не отъ того, что нѣтъ въ нихъ масла, а просто отъ того, что въ нихъ попало лишнее. Поискать надо. Придумываешь хитрости, мудрости, а глядь, тамъ огромная скорлупа. Только ее вынуть.
Я не о васъ, я о себѣ говорю. Прощайте, милые друзья. Радуюсь мысли скоро увидать васъ. И дѣла очень много, о к[оторомъ] надо переговорить и не стоить писать, п[отому] ч[то] скоро пріѣдете.
Л. Т.
Полностью печатается впервые. Отрывок напечатан в ТЕ 1913 г., отд. «Письма Л. Н. Толстого», стр. 41. На подлиннике пометка рукой Черткова: «М. 10 Дек.» и архивный номер. Датируем расширительно, так как письмо это было получено в Лизиновке уже 12 декабря, а потому больше вероятия, что оно было написано 9 декабря.
Толстой отвечает здесь на письма из Лизиновки Черткова и А. К. Чертковой от 14—15 ноября и небольшое письмо, оттуда же, от 28 ноября. Большое письмо Черткова от 14—15 ноября почти целиком посвящено вопросу об отношениях его с матерью. Приводим из него лишь самое существенное. «Ваше письмо, полученное сегодня [от 10—11 ноября] меня обрадовало, как всякое ваше письмо, — пишет Чертков. — Но больше всего я обрадовался тому, что вы говорите, что у вас в семье всё лучше и лучше становится. Вы, очевидно, нашли секрет, как жить по-божьи с своими семейными... Со мною еще не так. Говорю о своих отношениях к своей матери. В настоящую минуту мы только что кончили ужинать. Мать сидит в своем кабинете взволнованная, сердитая, плачущая... Она жалуется Гале на меня, говорит, что я — это ее крест, посланный ей от бога... И произошло это совсем невзначай: здесь у учительницы произошла покража. Она, с одобрения моей матери, рассчитала свою служанку и обратилась к уряднику. Происходило несколько обысков в разных семьях, ничего не нашли... Брат бывшей служанки, в доме которого власти сегодня перевернули все вверх дном, — наш учитель столярного ремесла. Я с ним сегодня работал, и он ожесточенно рассказывал мне подробности сегодняшнего обыска, и что никто из его семьи не может показаться на улицу: все указывают на них, как на воров. Я рассказал об этом матери, для того чтобы она по крайней мере знала..., какие результаты всех этих полицейских мер... Мать пришла в большое раздражение, стала обвинять меня в нигилизме... Я чувствую, разумеется, что я виноват; но не вижу еще, в чем именно, и жду Галю, как своего судью и наставника... В одной уверенности, что она меня понимает, я чувствую большую поддержку, и вместе с тем я знаю, что она не станет мне поддакивать. Я рад также и за мать, что она решилась высказаться Гале. У Гали именно такой характер, что она выслушает, но не подольет масла в огонь, а наоборот скажет тихо, кротко именно что нужно. Для матери это гораздо лучше, чем одной искать в излюбленных евангельских «текстах» и молитве силы для перенесения воображаемого креста... Я вам рассказал всё это подробно, потому что это наглядный пример тех столкновений, которые постоянно происходят между матерью и мною; и вы поймете наши отношения... Когда посмотрю на ее сжатые губы и холодный, само праведный взгляд..., когда почувствую ту стену, которую она сама, или ее вера, воздвигла между нами и которую она почему-то так старательно поддерживает, тогда — а это бывает часто — я чувствую в себе какое-то холодное, черствое отношение к ней... Я знаю, что еслиб я ее пожалел, то тотчас бы почувствовал к ней любовь. И как я жажду этой жалости, любви к ней. Но не умею вызвать в себе этого чувства».