19 н[оября].
Человек имеет способность сознания.
Сознание есть не что иное, как чувствование себя в одно и то же время и всем и отдельной частью всего. Не чувствуй человек себя всем, он не мог бы понимать, что такое отделенная часть всего, — то самое, чем он себя чувствует. Не чувствуй же он себя отдельной частью, он не мог бы понимать, что есть все.
Двойное чувствование это проявляется желанием блага тому, чем себя чувствуешь: желанием блага всему, и желанием блага отдельному существу, одному себе. Но желание блага одному себе противоречит желанию блага всему: желание же блага всему не противоречит желанию блага отдельному существу — себе, так как это отдельное существо и его благо включено в благо всего. И потому желание блага себе одному должно быть подчинено желанию блага всему, т. е.
В этом всё большем и большем подчинении желания блага, т. е. любви к себе, желанию блага всему, т. е. любви ко всему, и заключается жизнь человеческая.
Исправленная версия.3
Человек имеет способность сознания. Сознание есть не что иное, как чувствование себя в одно и то же время и всем, в отдельной части Всего. Но чувствуй себя человек всем, он не мог бы понимать, что такое отделенная часть всего, то самое, чем он себя чувствует. Не чувствуй же он себя отдельной частью, он не мог бы понимать, что есть Все. Двойное чувствование это дает человеку знание о существовании Всего и о существовании своего отдельного существа и проявляется в жизни любовью, т. е. желанием блага тому, чем человек себя чувствует: желанием блага Всему и желанием блага своему отдельному существу. Но желание блага своему отдельному существу противоречит желанию блага Всему: желание же блага Всему не противоречит желанию блага отдельному существу, но, напротив, включает благо отдельного существа в благо всего. И потому желание блага отдельному существу, т. е. любовь к одному себе, должна быть подчинена желанию блага всему, т. е. любви ко Всему. В этом-то подчинении желания блага отдельному существу желанию блага Всему, т. е. в поглощении любви к себе любовью ко Всему, и заключается постепенное движение жизни как каждого отдельного человека, так и всего человечества.
19 ноября 09. Ясная Поляна.
Опубликовано без первой и последней фразы: «Толстой и Чертков», стр. 397—398.
Письмо Толстого вызвано письмом Черткова от 16 ноября 1909 г. На конверте помечено рукой Толстого:
В этом письме Чертков, приветствуя возвращение Толстого к художественному творчеству, просит его облегчить ему издание его новых рассказов за границей, присылая их прежде всего ему. Далее Чертков пишет, что издатели за последнее время статьи Толстого «стали принимать гораздо менее охотно, выставляя причиной этому то, что вы в ваших статьях стали будто бы очень повторяться».
1 [Я не обольщаюсь.]
2 Мысли, изложенные в этом приложении, Толстой записал в Дневнике 19 ноября 1909 г. (см. т. 57, стр. 174). Кроме того, в Записной книжке им написан, очевидно в ночь на 19 ноября, первый черновик. Он опубликован в т. 58, на стр. 149 и 150, ошибочно принятый за запись 1910 г., так как написан после записей, несомненно относящихся к январю 1910 г.
3 «Исправленная версия» напечатана на ремингтоне с исправлением рукой A. Л. Толстой, на подлиннике приписка рукой В. Г. Черткова: «Исправленная версия, приложенная к письму от Льва Николаевича от 19 ноября 09 г., присланная мне вдогонку к этому письму А. Л. Толстой. В. Ч.».
* 863.
1909 г. Ноября 27. Я. П.
Спасибо вам, милый, дорогой друг, за то, что прислали ко мне Алешу. Мне так хорошо с ним было, и по нем самом, и п[о]т[ому], что я точно с вами пожил, поговорил — так живо и хорошо почувствовал вас. Очень мне жалко и совестно за то, что с Штокгольмской речью вышло то, чего я никак не ожидал, но в чем я кругом виноват.1 По телеграмме я понял, что будет прочтено в Вене2 и так по слабости б[ыл] рад этому, ч[то], не подумав о последствиях, разрешил. Я так живо понял, как это больше чем неприятно вам. Пожалуйста, простите меня. Прочел мне Ал[еша] ваше письмо к нему3 и выписку из дневника,4 за ко[торые] я ему оч[ень] благодарен. Как ни странно это сказать, я, благодаря этому письму и выписке, в первый раз ясно перенесся в вас, так я эгоистичен, и почувствовал всё, что вы переживаете и что не для меня, а для того, что для нас с вами дороже и важнее всего на свете, делаете. Пожалуйста, помните, что это не слова, которыми я хочу вам сделать приятное, а желание передать совсем новое и для меня радостное чувство перенесения себя в вашу душу и переживание с вами того, что вы переживали. Чувство для меня новое и такое, ч[то] я не умею теперь передать. Но вы поймете. В письме Алеше вы неправы, а в дневнике больше чем правы. Давно, да и никогда так близко не чувствовал вас. И это оч[ень] мне хорошо. Алеша вам всё расскажет про меня. Дел у меня больше, чем я когда-нибудь могу мечтать переделать, и теперь по крайней мере только радуюсь этому, надеюсь и желаю, что в таком же состоянии застанет меня смерть. Только радостей таких, к[отор]ые не могут уйти от меня и к[отор]ые, без фразы, живо чувствую, что не заслужил, из них любовь ко мне людей и ваша на первом месте, и всё растущее и растущее сознание движения, всё убыстряющегося по мере приближения к смерти и, главное, всё более и более твердая вера в то, чем живу. Мне часто оч[ень] хорошо, нынче особенно. На письмо это ничего не отвечайте. Чувства, к[отор]ые я в нем высказываю, так для меня дороги, что я, как умел, оч[ень] нескладно, но, надеясь на вашу отзывчивость, высказал их, но говорить о них не хотел бы. О многом и многом тоже близком, но, разумеется, в тысячи раз имеющем для меня меньшее значение, не пишу, Ал[еша] расскажет. Как я тоже рад тому, что его оч[ень] полюбил.