Я с облегчением иду рядом с ним. С Ильёй всегда так — с ним спокойно. Он сильный и это знают все вокруг. Он доходит мне всего лишь до плеча, но он железный внутри и, наверное, его побаиваются даже милиционеры. Во всяком случае, когда мы проходим мимо здания, во дворе которого по утрам зычными глотками орёт ОМОН, приветствуя своего командира, и гулко лают в своих невидимых мне домиках служебные собаки, — то милиционеры, сидящие в будке на посту у вертушки, не обращают на нас внимания. А один раз Илья даже поздоровался с каким-то парнем в спортивной куртке, выходившим на улицу через проходную. Илья сказал, что это следователь Володя, и я испугался. Но следователю мы — слава Богу! слава Богу! слава Богу! — торопливо бормочу я, сам не зная, почему — следователю мы были не нужны.
Илья шаркает носками ботинок по асфальту, волоча ноги. Палки его — цок-цок-цок — бодро постукивают по бехатоновым плиткам, выложенным у подъезда магазина «Оптика для вас!» Зимой Илья поскользнулся на этих плитках и упал, сильно ударившись. Я не мог его поднять, потому что ему было больно. Я плакал, а Илья тихо ругался, пытаясь вытянуть правую руку вместе с палкой из-под себя. Зимой он вдевает в петли обе кисти, потому что руки мёрзнут даже в перчатках. Он порвал брюки на колене, сквозь прореху было видно голое синее колено в кровавых ссадинах. Я думал, что он умрёт, да!
Люди проходили и проходили мимо, а потом нам помогла старушка из 86-го дома, что на другой стороне нашей улицы, и мы пошли домой. Но колено у Ильи опухло и ещё долго болело. Он делал себе компрессы из водки, а его сестра поругала меня за то, что я не вызвал «скорую помощь». А как её вызвать, если телефон у Ильи был в нагрудном кармане куртки? А потом старушка помогла мне поднять Илью, и он сказал, что ничего страшного, надо пойти домой и всё. И я помог старушке донести сумку с картошкой до самого подъезда. Она живёт на первом этаже и окна у неё выходят во двор, где много машин стоят, уткнувшись носами друг в друга, как шашки на шахматной доске, когда играешь в «уголки».
А Илья ждал меня у подъезда. А потом мы пошли домой, и Илья попросил меня что-нибудь вспомнить из книг. Я сказал: «Из слов Антония становится очевидным, что демоны ни в коем случае не могут овладеть чьим либо духом или телом и не имеют никакой власти врываться в чью-либо душу, если сначала не лишают её святых помышлений и не сделают её пустой и лишённой духовных созерцаний».
— Откуда это? — спросил Илья, морщась от боли в колене. Его ноги загребали не совсем утоптанный снег — чшш-чшш-чшш.
— Шпренгер и Инсисторис, «Молот ведьм», — автоматически сказал я, думая о том, что боюсь. Боюсь того, что, наверное, Илья сломал себе ребро.
— Замечательно, — пробормотал Илья. — Ты же не помнишь ни черта. Имя своё и то забыл, а цитаты такие мудрёные выдаёшь, что профессор, да и только! И не понимаешь в них ничего. Ну, ладно, ладно, не хлюпай носом. Я же тебя не ругаю. Это я удивляюсь тому, какой ты начитанный. Слышишь?
Я — начитанный. Это правда. Только я действительно не помню ничего. Книжные слова иногда выскакивают из меня, как поезд из тоннеля метро. Они ослепляют меня, толкают в грудь тёплым воздухом, они гремят и стучат колёсами, они с нечеловеческой силой проносятся мимо размытыми пятнами… иногда останавливаясь, чтобы я мог видеть внутри фраз ярко освещённые окна с озабоченными лицами слов, чьи хозяева давно уже умерли.
«Чайхана» — это три скамейки, поставленные буквой «П». Раньше говорили — поставленные «покоем». Скамейки прижились у нас во дворе. С одной стороны в кустах сирени теряются стальные прутья забора, за которым желтеет здание бывшего детского садика. Теперь в это здание ходят молоденькие девчонки. Юношей почти нет. Зимой окна ярко светятся и в них видны девушки, слушающие преподавателей. Они пишут в своих тетрадках, перешёптываются друг с другом, а на переменках выскакивают на крыльцо входа и курят. Но вход расположен с другой стороны и не виден из «чайханы». Детский садик теперь стал институтом и ему, наверное, хорошо от этого. Во всяком случае, здание весело смотрит на людей чисто вымытыми окнами.
Густые тополя протягивают ветви над нашими головами. Совсем рядом протоптана дорожка, наискосок пересекающая двор. По ней тихо проходят люди. Многих мы уже помним в лицо.
Иногда стайки волчат зычно гыгыкая бредут по дорожке и бросают неприятные взгляды на нас, сидящих каждый на своём любимом месте. У волчат серые лица и они громко сквернословят. «Алкаши!» — говорят они, но мы не смотрим на них. Их время придёт, когда стемнеет. Тогда они будут возиться в «чайхане», которая ночью становится страшной. Поутру я убираю пустые «сиськи» — пластиковые бутылки крепкого пива «Охотник», осторожно собираю шприцы и пакеты из-под чипсов, сметаю в кучу окурки и плевки и отношу всё это к мусорным бакам.