— Приятного путешествия, — сказал Конверс и направился к выходу из парка.
Из «Пассажа Эдем» вышли двое менял и пошли навстречу ему. Женщина тоже встала, и он заметил, как она махнула в сторону менял, галереи и террасы отеля «Континенталь». Это был чисто вьетнамский жест.
— Здесь властвует Сатана! — крикнула она ему.
— Да, — ответил он. — Наверно.
Он прошел мимо менял и зашагал по маслянистому тротуару улицы Ту До. Полуденная жара схлынула, и узкая улица заполнилась стаями «хонд», на которых разъезжали солдаты АРВ[5] в красных беретах, густо накрашенными проститутками из баров, буддийскими монахами в желтых одеяниях, католическими священниками в строгих черных сутанах. На террасе отеля появились первые желающие выпить аперитив; старуха-беженка тащила за собой через стриженые кусты сына-кретина к компании красношеих подрядчиков, собравшихся за крайним к улице столиком.
На другой стороне площади, напротив террасы, стоял памятник, изображавший изготовившихся к бою двух вьетнамских солдат, из-за двусмысленной позы фигур прозванный местными жителями Памятником педерастии. Когда Конверс проходил мимо, возле памятника суетились полицейские в серой форме, которые устанавливали заграждения, перекрывая улицу до здания Национального собрания. Они ожидали появления демонстрантов. Ожидали уже несколько недель.
Конверс прошел несколько кварталов до улицы Пастера и, подняв руку, остановил такси, стараясь, чтобы его жест не выглядел пренебрежительным. Когда он втискивался в горячее, как печка, нутро маленького «ситроена», хлынул дождь.
— Нгуентонг, — сказал он водителю адрес.
Потоки воды с грохотом обрушивались на машину, пока они ехали в направлении Тансонхата; облупившиеся охряные стены домов потемнели, семенные коробочки на колючем кустарнике по обочинам блестели глазурью дождя. Аэрвэшные солдаты, охранявшие дома политиков, укрылись под парусиновыми навесами.
До улицы Нгуентонг было минут пятнадцать езды, и к тому времени, когда они остановились в конце проулка, где жила Чармиан, рытвины на дороге успели превратиться в озера.
Ничего не видя из-за дождя, хлещущего в лицо, Конверс добрел до ее калитки и, когда после долгой возни с щеколдой оказался внутри, увидел, что Чармиан сидит на веранде и наблюдает за ним. В вылинявшей до белизны джелабе и накидке поверх нее, с прямыми светлыми волосами, спадавшими на плечи, она походила на участницу какого-то обряда, словно приготовленную к жертвоприношению или крещению. Он рад был видеть ее улыбку. Когда он взошел по ступенькам на веранду, она поднялась с плетеного кресла и поцеловала его в щеку. Она была только что из душа и пахла ароматным китайским мылом.
— Привет, — сказал Конверс. — Человек уже приходил?
— Конечно.
Она провела его в огромную комнату, в которой спала, наполненную фигурками Будды, медными фигурками животных, купленными ею в Пномпене, и увешанную развернутыми свитками храмовых икон. Она владела половиной виллы, в колониальные времена принадлежавшей французу-пивовару, и постоянно находила завалявшиеся по углам семейные фотографии и поздравительные открытки.
— Да, человек приходил, — сказала она. Зажгла благовонную палочку, помахала вокруг и положила дымиться в пепельницу.
Из прачечной в дальнем углу сада доносился женский голос — прачка подпевала радио.
— Я смотрю, ты кайфуешь, — заметил Конверс.
— Затянулась пару раз вместе с Тхо. А ты хочешь?
— Время сейчас не такое, чтобы кайфовать.
— Всего-то ты, Джон, боишься, — сказала Чармиан. — И самого себя, наверно, тоже.
Она подошла к металлическому шкафчику у стены и, опустившись на колени, набрала шифр на замке нижнего ящика. Вынула из ящика большой квадратный пакет, завернутый в газету, и передала Конверсу. Это была либеральная католическая газета, легко узнаваемая по полосам пустых колонок, оставлявшихся с целью позлить цензуру.
— Ну как, страшно?
Она положила сверток рядом с пепельницей, в которой курилась палочка, и развернула газету. Конверс увидел два белоснежных хлопчатых мешочка, чьи тесемки были аккуратно завязаны на изящные бантики. Каждый мешочек находился в нескольких черных пластиковых пакетах, которые используются в американских правительственных учреждениях для бумаг, подлежащих уничтожению, и заклеен непрозрачной лентой. Чармиан отлепила ленту, показав Конверсу, что в мешочках героин.
— Посмотри, как горит, — сказала она. — Дьявольский блеск.
Конверс посмотрел на порошок: