Бескрайний стол загромождали необъятных размеров блюда с разоренными, точно города после набега сарынов, кушаньями. Тут и там виднелись кровавые пятна пролитого вина, в которые бобровыми рукавами влипали полупьяные вельможи. Праздничная трапеза постепенно переходила в ту беспорядочную попойку, что составляла неизбежное завершение всякого пира.
Повсюду мелькали излюбленные знатью алый аксамит и меха, тускло и порочно светилось золото, свисавшее толстыми змеями с могучих шей. Здесь собрались самые удачливые люди княжества, предводители дружин, выходцы из знатнейших семей, вятшие[42] мужи.
Музыка звучала громко и весело. Скоморохи пыжились, вовсю задувая в рожки и надрывая струны, ломаясь, выгибая податливые восковые тела. Слуги бегали без устали, оседая под тяжестью огромных братин и жбанов.
Каждый гость мог найти занятие по вкусу: кто-то плясал, завертевшись в вихре многослойных одежд, другие предавались чревоугодию, не забывая восхвалять щедрость князя, иные проводили время в беседах или за игрой.
Девушка улыбнулась, издалека заметив утомленное лицо отца. Он сидел на возвышении, утопая в пышном, подбитом соболем пурпурном корзно[43]. Руки, отягченные грузом обручьев и перстней, устало покоились на подлокотниках кресла, изредка поднимаясь, чтобы пройтись по пушистым кольцам бороды или принять кубок у стоящего за плечом стольника. Завидев ее, как всегда окруженную служанками, князь оживился.
– Этайн, дитя мое!
Все притихли, обратив любопытные взоры на прекрасную княжну, небывалой красотой известную далеко за пределами земли сидов. Она удалялась в свои покои, чтобы передохнуть, и ныне снова предстала перед гостями. Длинные золотистые пряди, убранные жемчужным очельем, ниспадали на покатые плечи, переливчатые складки богатого наряда, которые она придерживала тонкими, унизанными кольцами пальцами, неясно обозначали очертания ног. От вечерних холодов девушку спасала накидка, отороченная пушниной.
Взоры собравшихся летели в нее, словно стрелы, но Этайн не замечала их, спокойно проходя через палату в наступившей тишине, нарушаемой лишь звуком ее легких шагов и шелестом расшитого сверкающими каменьями подола.
– Батюшка, – негромко произнесла она, почтительно поклонившись.
Аэд поднялся на ноги и, не скрывая радости при виде дочери, порывистым движением протянул ей руку, возводя на кресло рядом со своим. Усевшись, девушка направила сияющий взор на собравшихся, и все они, осененные этим взглядом, убеждались, что княжна по праву называется прекраснейшей из детей сидов.
Теперь, когда его звезда вновь воссияла на престоле, князь поспешил дать знак продолжать веселье. Внимание придворных начало потихоньку покидать их, и Аэд скосил на дочь смеющиеся глаза.
– Удалось ли застолье? – В голосе правителя слышалось лукавство.
Этайн с мягкой улыбкой полуобернулась, так, чтобы ее лицо оставалось видным подданным. Девушка взмахнула ресницами, стараясь спрятать нечаянный взгляд в глубь хоромины, туда, где сидели заморские гости. Но очи оказались скорее мысли, и от них не ускользнуло, что она и сейчас, как с самого начала пира, находилась под пристальным, немигающим взором, от которого кровь шумела в висках. Нет, Этайн было не привыкать к восхищенным взглядам, но теперь… Эти глаза заставляли сердце биться по-другому, скачками.
– Застолье удалось на славу.
Голос княжны, нежный и ласковый, как у горлицы, казался смущенным. Безотчетно стараясь найти поддержку, Этайн бросила быстрый, уверенный в том, что он получит, взгляд в правый угол стола. Разумеется, там ее ждал, преданный и готовый в любое мгновение прийти на помощь, ответный взор медовых очей. Она едва заметно улыбнулась только ему и снова посмотрела на отца:
– Наши гости, кажется, тоже довольны.
– Гости-то? – усмехнулся князь. Девушка заметила, как глазные яблоки ее отца неспешно повернулись за стенкой желтоватых век. – Что ж, пора бы их уважить.
Он встал, взяв руку дочери в свою, и степенно направился к самой почетной части стола, за которой сидели представители достойнейших родов княжества и дорогой гость – молодой княжич Ингвар, будущий правитель Залесья, со своей дружиной. Все поднялись, покорно дожидаясь, пока Аэд займет свое место.
Чем ближе Этайн оказывалась к пирующим, тем горячее становился воздух вокруг нее. О! Разве видел он хоть раз в своей жизни подобную этой девушке? Ингвар ясно различал мелкое похрустывание парчовых складок, и его странно волновала мысль, что ткань обволакивала ее теплую, молочную кожу, такую же, что белела в крохотном вырезе горловины. Глухие покровы наряда сжимали сердце, которому не хватало места, и бисерные нити мерно поблескивали на вздымающейся груди.