— Они всегда там летают, ее ищут, — прошептал мальчик.
— Кто — они? — в отчаянии спросила Мэй, у которой мысли шли наперекосяк, а сердце сбивалось с такта, как запутавшийся человек-оркестр.
Мальчишка перестал всматриваться в облака, но взгляд его тут же скользнул куда-то за спину Мэй, и глаза испуганно расширились. Густую темноту на миг прорезала яркая вспышка, и мальчик исчез, снова погрузив Катакомбы в кромешный мрак.
Мэй больно ткнули в спину.
— На-а-адо же, какие люди! — раздался сзади сиплый голос.
Мэй машинально потянулась за стрелами, однако тут же, споткнувшись, полетела вперед от нового тычка.
— Но-но-но! Руки вверх! И медленно поворачивайся, иначе промокнешь до костей.
Мэй забегала глазами в поисках Пессимиста, но тот куда-то пропал. Тогда она медленно развернулась, задрав ладони в воздух, и чья-то грубая ручища стянула у нее через голову лук.
В темноте ухмылялись три знакомые физиономии, а на руках у стоявшего слева извивался Пессимист. Всех троих Мэй уже видела, когда Грот Девяти Татей был еще цел. Призрак посередине, с всклокоченной бородой, пухлыми щеками и повязкой на глазу, сжимал в левой руке водяной пистолет, наполненный водой из Мертвого моря.
— Позвольте представиться, — протягивая перепачканную в грязи руку, отрекомендовался он. — Я Колченогий Пити. А ты не слабо вымахала. Но это ты, нас не проведешь.
Оглядев Мэй с головы до ног, он расплылся в щербатой улыбке, обнажая все семь имеющихся в наличии золотых зубов, а потом цепко ухватил запястье Мэй, одновременно вытаскивая из кармана обрывок веревки.
— Зато теперь ты выглядишь на миллион! — подмигнул тать, еще шире расплываясь в ухмылке.
Глава восьмая
Последние из татей
— Вот только мы одни, почитай, и выбрались. Потому что смекнули вовремя, — разъяснил Пити, чистя между зубами выдернутым из бороды волосом. — Тать всегда знает, когда ноги уносить.
Пити восседал на водительском сиденье раскрашенного под песчаные барханы автомобиля — очень искусный камуфляж, с нескольких шагов не различишь. Полосатая тельняшка обтягивала выпирающее пузо. Вместо одной ноги из мешковатой штанины торчала деревяшка. На заднем сиденье со связанными руками приткнулась Мэй, стиснутая с двух сторон сообщниками Пити. Одна из них, коренастая, с одутловатыми сизыми щеками, носила имя Безголовая Гвеннет. Поперек горла у нее тянулся фиолетовый рубец — память об отрубленной голове, а карие глаза вспыхивали злобной радостью при виде Мэй. Пессимист, зажатый у Гвеннет на коленях, явно задыхался под ее необъятной грудью. Справа от Мэй сидел долговязый, как бобовый стебель, дядька в полосатой черно-белой тюремной робе. Он представился как Тощий Шкиппи и теперь нервно теребил отнятый у Мэй колчан со стрелами, поминутно облизывая пересыхающие губы и слегка покачиваясь вперед-назад.
Мэй уже успела забыть, каково оно — ледяное прикосновение призрака. Но, сидя в машине, увозящей ее от утесов все дальше в пустыню, Мэй совершенно не думала о том, чем грозит поездка в автомобиле, битком набитом татями. Вместо этого она лихорадочно прокручивала в уме последние события. Падение с крыши. Взявшееся из ниоткуда озеро. Открытая дверь. Все ясно, какие тут сомнения…
Они с Пессимистом умерли. Погибли. Мертвы. Мертвее некуда.
Мэй много кем себя представляла, «когда вырастет», но уж никак не призраком, болтающимся по загробной жизни в купальнике и пижамных штанах. В голове, словно жуки, закопошились самые разные «никогда», одно страшнее другого. Она никогда не вырастет даже на дюйм, у нее никогда не будет парня, она никогда не перейдет в старшие классы, никогда не побывает в настоящем Египте, никогда больше не увидит Седые Мхи… Но самое невыносимое, самое мучительное из этих «никогда» — мысль о маме. О том, как она посреди ночи шарила по постели рукой, проверяя, тут ли ее дочка…
Мэй посмотрела на свое просвечивающее тело, пытаясь представить, как это — до скончания веков парить в таком серо-призрачном виде. Пессимист вопросительно глядел на нее, навострив огромные уши, ставшие похожими на прозрачные локаторы. А он как, чувствует, что они с Мэй умерли? Вид у него печальный, но у этого кота он всегда такой, и потом, их же похитили тати, чего тут хорошего… Мэй отвернулась к окну, чувствуя, как подступают слезы.