Она пришла в себя на полу в мастерской. Кто-то брызгал ей в лицо водой:
— Детка! Родная моя... Я так и знала, что этим кончится.
Руки Зиры перенесли её на кушетку. Человек в белом халате с озабоченным видом изрёк:
— Истощение сил на фоне слишком интенсивной работы.
Доктор выглядел слегка испуганным, как будто за неугодное заключение его могли стереть в порошок. Но, скрепя сердце, он сказал правду: его испепеляли ледяные молнии глаз Зиры.
— Лучший отдых — смена деятельности, — пробормотала Зейна, охваченная обморочным холодком. — Буду признательна господам генералам, если они разрешат мне в качестве такой смены вернуться в небо.
Но вторая эскадрилья «пташек» была ещё не полностью снабжена крыльями — оставались ещё две пары. Их Зейне всё равно нужно было закончить, после чего начальство пообещало рассмотреть вопрос о её возвращении к боевым действиям. Зира, хмуря мрачные брови, проговорила:
— Скажу тебе откровенно, моя девочка: я бы предпочла, чтобы ты работала здесь — конечно, не в столь изматывающем графике. Но, увы, не от одной меня зависит решение по твоему вопросу. Я выскажу своё мнение, но решать будет Генеральный штаб. Так уж вышло, что это стало делом государственной важности.
Беседа эта была неофициальная, субординация осталась за стенами мастерской, и Зейна с дочерней нежностью прильнула к плечу Зиры.
— Я знаю, что вы хотите уберечь меня. Я тоже очень, очень вас люблю! Душа мамы в чертоге осени не даст мне соврать: дороже вас — и ещё Тинки, — добавила она с розовым румянцем на скулах, — у меня нет никого. Но... Я не могу так больше. Мне нужно небо. Я хочу сражаться.
Она позволила себе отдохнуть шесть часов после этого обморока, а потом снова взяла в руки кисти. «Мама... Дай мне сил, — молилась она. — Помоги нам всем. Помоги Тинке. Мы должны победить. Но пусть Тинка и Зира останутся живы! Храни их, прошу тебя, мамочка...» Блестящие дорожки слёз ползли по щекам, но рука с кистью, поднявшись, решительно и твёрдо, ласково положила первый мазок одиннадцатой пары крыльев.
И вот — двенадцать бойцов стояли перед ней, готовые к вылету. Они ждали инструкций. В её глазах всё плыло от слёз, тёплая солоноватая дымка окутывала и её сердце.
— Ребята, никакого особого секрета нет, — сказала она с чуть усталой улыбкой. — Просто открывайте своё сердце небу и летите. Летите, пташки. Пусть свет осени вас хранит.
Она подняла руку в подобии благословения, и с её пальцев упали искорки золотого света — сродни тому, что сиял в осеннем чертоге, который разрушить не могли никакие бомбы. Он был вечно жив — в её сердце. Его силой были написаны крылья этих десяти парней и двух девушек, готовых отправиться в бой.
Отряд, состоявший пока из двух эскадрилий, уже окрестили «пташками».
Вопрос о «смене деятельности» решился для Зейны положительно. Её поставили командовать звеном — тройкой. В эскадрилью входили четыре таких тройки.
— Возможно, вы снова понадобитесь у холста для создания новых крылатых бойцов, — предупредил генерал. — Так что это ваше назначение — скорее всего, временное.
Но об этом Зейна не думала. Небо снова открывало ей объятия — это главное. Она опять чувствовала себя в реальном деле.
И дел было много, они кипели и бурлили, хотя с земли это мало кто замечал. Зейна уничтожала врага: на счету её звена было больше всего сбитых крылатых машин противника. Однажды в пылу боя самолёт с нарисованным жёлтым листом качнул крыльями, и сердце Зейны при виде этого листа вспорхнуло, взвилось ласточкой: Тинка! Это она приветствовала её. Крик «Тинка-а-а-а!» растаял в холодном высоком небе, и Зейна выписала в воздухе фигуру — золотое сердце. В точности как когда-то до войны, машина Тины пролетела сквозь него, окончательно подтверждая, что за штурвалом была именно она. Враг, судя по всему, недоумевал, что это за загадочные манёвры, и Зейна расхохоталась в голос. Впрочем, кто-то из вражеских пилотов догадался, что в небе присутствует влюблённая парочка, и два самолёта противника, дурачась, тоже пролетели сквозь ещё не рассеявшееся сердце, после чего дали троекратную пулемётную очередь — просто так, в воздух. Это определённо был салют в честь влюблённых. Странное, неоднозначное чувство занозой засело в груди Зейны: как их после этой шутки убивать? Вроде бы враги, и вроде бы — тоже люди, которым ничто человеческое не чуждо.
Но это была лишь краткая минутка юмора в разгар боя, разрядка нервов, и разводить дальнейшие сантименты было некогда: вокруг с гудением пролетали крылатые машины, свистели очереди пуль.