Он ничего вокруг не замечал. Остался только стук сердца, только срывающееся дыхание, только снег, застилающий глаза.
Он остановился, когда понял, что дальше бежать не может. Немного отдышавшись, он осмотрелся. За ним никто не гнался.
Оказывается, он прибежал почти что в центр поселка, на улицу Энгельса, и был в нескольких шагах от дома Гены.
«Зайти к нему», – пришла в голову спасительная мысль.
Но нет. У Гены его будут искать в первую очередь.
Тем не менее Вова свернул во дворы двухэтажных домов, лишь бы не торчать у всех на виду. Он оказался возле площадки, откуда утром слышал смех Ссыкача. Того, к счастью, не было. Да и никого вообще не было.
Темные окна таращились на Вову. Лишь в одном из них горел тусклый свет. Мальчик хотел уже пойти дальше, когда взгляд задержался на двери подъезда. Он знал, что там на втором этаже было две квартиры. Одна уже несколько лет стояла пустой, а во второй жила старуха, которая едва передвигалась с помощью двух палок. Она часто кричала в окно на детей, если те принимались лазить по деревьям. Можно спрятаться там, возле ее двери.
Вова вошел в полумрак. Синяя краска на стенах была изрисована и исписана. Мальчик не хотел вглядываться в эти рисунки. Он боялся, что там, где-нибудь среди выцарапанных ножом оскорблений, среди выведенных чернилами рисунков, он увидит Волчка. Ведь почему бы ему не ждать Вову и здесь?
Мальчик поднялся по лестнице, стараясь не отрывать взгляда от ботинок. Возле пустой квартиры стояли порожние бутылки и ужасно воняло.
«Только бы никто сюда не пришел».
Вова сел на последнюю ступеньку и стал глядеть в окно между пролетами.
На то, как медленно и беззвучно падал снег. На голое дерево, которое едва покачивалось и убаюкивало.
То, что осталось от меча, он положил рядом. Хотелось плакать, но слез не было. Глаза слипались. И когда он их закрывал, ему виделось прошлое лето. Веселая бабушка, папа, который еще не стал черным пугающим силуэтом, мама, которая не пропала в Москве, прислав вместо себя кого-то другого, только похожего на нее.
Он открывал глаза и снова оказывался на холодной бетонной ступеньке в подъезде. Закрывал – и сидел на кухне, мама варила компот, а папа рисовал для него черепашек-ниндзя. Наконец ему больше не захотелось открывать глаза.
Вова проснулся от холода. В бок что-то кололо – он с трудом вытянул из-под себя рукоять меча. Света из окна падало ровно столько, чтобы можно было рассмотреть само окно. Вова с трудом поднялся, держась за перила. Зубы стучали, спину было не разогнуть. Медленно, тяжело переставляя ноги, он спустился по лестнице. Потом долго еще пытался открыть подъездную дверь, на секунду испугавшись даже, что она не поддастся и он останется здесь навсегда.
Наконец он вышел на улицу и ахнул. Снег валил плотной стеной, через которую почти ничего не было видно. Падал он отвесно, но временами порывы ветра заставляли его кружиться и плясать. Потом он снова успокаивался, ложился на землю, застилая ее сугробами.
Оказалось, еще не слишком темно. Мальчик проспал, наверное, всего час-другой, но зимние дни коротки, а этот уже заканчивался.
Вова прошелся по глубокому снегу и быстро устал. Куда идти? Что делать?
Больше всего хотелось просто сесть и громко разрыдаться так, чтобы кто-нибудь из взрослых услышал его, пришел на помощь и все решил за него. Взрослые ведь это умеют. Должны уметь. Но вокруг не было взрослых – только две крупные птицы сидели на перекладине качелей и с интересом глядели на мальчика.
Вова опять подумал о Гене, но тут же отмел эту мысль. Там ведь его мама, а она сразу возьмет Вову за шкирку и потащит домой. В этом сомневаться не приходилось.
Внезапно он вспомнил.
Хижина!
Ведь никто, кроме него и Гены, не знал, где она находится. Идти туда недалеко, там есть стены и крыша. Там даже спички есть. Можно разжечь костер и согреться. В Хижине его никто не найдет. А Гена будет носить еду, если придется долго прятаться.
Вова пошел к мосту. Это был единственный выезд из поселка, со всех сторон окруженного лесом.
Мальчик шел осторожно, медленно пробираясь по снегу. Прежде чем выйти на очередную улицу, он выглядывал из-за забора, проверяя, не ждет ли там его дядя Ильшат. Шел он, казалось, целую вечность, а когда наконец добрался, уже темнело.
Перед мостом зажегся фонарь, в воздухе возник конус света, полный золотых снежинок. За ним еще различалась дорога, но она быстро терялась, прячась за завесой снега и темноты.